Православная космография:

V. Небесная твердь

По мнению Бога, небо представляет собой твердь [«רָקִיעַ», ракиа (SH7549)]:

«И создал Бог твердь» (Бт. 1¶7), «и назвал Бог твердь небом» (1¶8).

Подробное рассмотрение небесной тверди в библейской, святоотеческой и совр. богословской литературе предлагает замечательный «Трактат о „слове божьем“, о злополучной „тверди“ и о несчастной вере православной» Чайника, к к-рому я отсылаю читателя. Тем не менее, в интересах атеистической пропаганды Чайник затушевал то обстоятельство, что не всегда нынешние теологи высказывают противное мнению отцов Церкви. Проблема совмещения веры в библейскую твердь с верой в земную атмосферу существует столько же, сколько существует христианская Церковь. Путаность и противоречивость высказываний александро-каппадокийских отцов Церкви на эту тему объясняется стремлением свести воедино и наглядную физику Аристотеля и мёртвое слово Писания, необходимостью то делать уступки первой, то настоять на втором. Для процветания христианской секты не мешало завлечь в неё грамотных и образованных людей, но для этого нужно было доказать, что выводы тогдашней науки ничуть не противоречат Библии.

Проблема же заключалась в том, что, по Аристотелю, «воздух — сколько бы его ни было — поднимается на поверхность воды, а вода — сколько бы ее ни было — оседает в воздухе», причём «оба они легче земли (любая их часть поднимается на поверхность земли), но тяжелее огня (любая по количеству часть этих тел оседает в огне)» (4 О небе 4¶2). Отцы Церкви с этим охотно соглашались (Всл. 1¶19, 3¶20), однако «кто не знает, что все твердое… по какому-то непременно упорству… не свободно от качества тяжести» (Гр. Нис.), в том числе и крышка небосвода.

Выход из положения нашёл Василий Великий:

«Сказано, что значит в Писании наименование твердь, а именно: не естество упорное, твердое, имеющее тяжесть и сопротивление, называет оно твердью (в таком случае, в более собственном смысле принадлежало бы cиe именование земле), — напротив того, поелику все, лежащее выше, по природе своей тонко, редко и для чувства неуловимо, то в сравнении с сим тончайшим и неуловимым для чувства, она названа твердью» (3¶19).

Что же это за твердь такая, что не тверда и в воздухе ни тонет ни всплывает — об этом Василий и Иоанн Златоуст рассуждать не рекомендуют (Злат. На Фес. 7¶3), «ибо мы научены Писанием не давать себе свободы представлять умом что либо, кроме дозволенного» (Всл. 3¶12).

Этот запрет не мешает Василию заявить, что

«касательно сущности неба довольно для нас сказанного у Исаии, который в простых словах дал нам достаточное понятие о природе его, сказав: Утвердивый небо яко дым (Ис. 51, 6), то есть, для составления неба Осуществивший естество тонкое, не твердое, не грубое. И об очертании неба достаточно для нас сказано у того же пророка в славословии Богу: Поставивый небо яко камару (Ис. 49, 22)» (1¶26, ср. Амвр. т. 1, 6¶5).

Выходит отсюда, что «твердь» представляет собой своеобразную (д) дымчатую оболочку, плывущую в воздухе — совр. верующие считают, что на этой оболочке может удержаться вода XXIII в жидком состоянии, причём в количестве, бывшем достаточным, чтобы устроить Всемирный потоп. Глупость этой теории очевидна, поскольку на дым от костра воды не нальёшь, да и нету никакой такой оболочки. [Легкомысленный верующий может неосторожно заявить, будто невозможность для человека зачерпнуть воды дымом не распространяется на Бога. Однако это будет ересью, ибо блаж. Августин призывает усматривать тут природное явление, а не сверхъестественное чудо (2О Быт. 1¶2).]

Мысль Василия проясняется дальше:

«И нарече Бог твердь, небо (Быт. 1, 8). Хотя название cиe собственно приличествует другому, но и твердь, по подобию, приемлет то же наименование. Примечаем же, что небом (ου̉ράνος) называется часто видимое (οՙράνος)… пространство, — по причине густоты и непрерывности воздуха, который ясно подлежит нашим взорам, и, как видимый, получает наименование неба, например, когда говорится: птицы нeбecныя (Пс. 8, 9), и еще: летающыя по тверди небесней (Быт. 1, 20). Подобно сему выражение: восходят до небес (Пс. 106, 26)» (3¶22).

Совр. верующие тоже охотно переводят библейское сл. «רָקִיעַ» (SH7549) не как «твердь», а как (б) «(космическое) пространство», не тяготясь следствиями из такого отождествления.

Выходит тогда, что «в начале сотвори Бог небо и землю… (Быт. 1, 1)», а на следующий день Бог дополнительно сотворил видимое с Земли пространство, к-рого перед тем и в помине не было, назвал его «твердью» — у Василия явно ум за разум зашёл.

«А богоносный Василий Великий проповедует, говоря, что небесное тело круглое и шаровидное… И далее он говорит: „И поскольку тела, описывая круги, возвращаются в то же положение, и движение их равномерно, и ничто не задерживает и не отклоняет их на пути, то тот, кто считает все созданное безначальным и бесконечным, прельщает тебя“» (Ин.-Экз. 2¶39)

— недоумков сомневаться в бесконечности пространства нет. Если вспомнить ещё, как Иоанн Златоуст сморозил, что «небо увенчано разнообразным сонмом звезд, а против него внизу земля украсилась различными цветами» (Против аномеев 11¶2), то и вовсе неясно становится, как земной шар, находящийся в мировом пространстве, может быть напротив пространства же.

В противоположность этому Августин допускает, что твердь, «наше видимое небо» (1 О Быт. 9¶1), — это воздушная прослойка между слоем облаков и земной поверхностью, а птицы летают «в твердом слое ветров» (т. 3, 7¶1):

«Воздух, глазами нашими воспринимаемый, в сравнении с теми бесконечными материями и является твердью большей толщины и густоты», чем космическое пространство «б» (Амвр. т. 5, 22¶2; но в т. 4, 6¶1, Амвросий твердь атмосферой не считает).

В общем, и в наше время находятся апологеты Библии, к-рые переводят сл. «רָקִיעַ» не как «твердь», а как (а) «воздух», «атмосфера Земли». Такие выверты чреваты маразмом.

Прежде всего, если «твердью» называется воздух, то воздух, получается, возник лишь на 2-й день Сотворения мира. Но тогда выйдет, что Василий Великий (1–2) и Иоанн Златоуст (Бес. на Бт. 12¶2) обманывали, когда учили, будто воздух образовался в 1-й же день Творения.

Также заявлено, будто «все, лежащее выше, …для чувства неуловимо» (Всл. 3¶19), хотя мы знаем, что небесные светила, к-рые уж точно «выше» нашей атмосферы, вполне поддаются наблюдению. Объясняется ещё и тем, что небесная твердь, «далее» к-рой не «простираются лучи отражаемые земною поверхностью» (4¶17), является непроницаемой для света (2¶21) в отличие от земной атмосферы:

«природа воздуха… тонка и прозрачна» (2¶23)

— вполне очевидно, что для Василия твердь (непрозрачная) и воздух (прозрачный) не одно и то же.

[Любопытно, что в «Поклонении честному древу» Иоанн Златауст называет небо «сосуд хрустальный», что даёт основание считать его таки прозрачным. Ибо «небо по природе своей ясно, оно не делается тёмным и во время бури», если нет облаков (Бес. на Евр. 16¶3). Иоанн Златауст то говорит, что небо к н.э. успело потемнеть (На вочеловечение Христа 5), то настаивает, что «могущество Божье и в том, что Он тленным телам сообщил такую красоту, какую даровал им в начале, какова красота… неба… И подлинно, нужно удивляться тому, как… в течение столь многих лет… ясность неба не утратилась» (Сл. об Анне 1¶3).]

Кроме того, Иоанн, экзарх Болгарский, заявляет, будто «свойственно ветру веять, проносясь над твердью» (1¶11) — а если «твердь» и есть воздух, то какие могут быть над воздухом ветры? Особенно если «небо гораздо выше и дождей и бурь, и никто не может достать его» (Злат. Бес. на Евр. 16¶3). По мнению Иоанна Златоуста, «тот, кто бросает в высоту камень, не может пронзить вещества неба» (Против аномеев 3¶1) при том, что воздух снарядами пронзается легко.

Прочие маразматики говорят, что «רָקִיעַ» или «„твердь“, которая названа небом, есть (в. — К.Г.) предел чувственной твари, и за сим пределом следует некая умопредставляемая тварь, в которой нет ни образа, ни величины, ни ограничения местом, ни меры протяжений, ни цвета, ни очертания, ни количества, ни чего либо иного усматриваемого под небом» (Гр. Нис. ¶19). Восхитительную метафору вворачивает Иоанн Экзарх:

«Обрати внимание на премудрость искусного Творца. Образ мудрости той ты имеешь и в себе самом. Ибо Бог сотворил и в тебе образ четырех тех элементов… Представь, что голова — это небо горнее, а то, что над языком — другое небо, то есть преграда, потому и эллины называют его „небесник“ — маленькое небо. Наверху есть мозг, который называют главным („главник“), тоже невидимый, а в нижнем небе — язык. Подобно тому, как небо горнее находится в мысленных сферах, так же и мир сей в местах, которые можно выразить словами» (2¶15).

Впрочем, как выглядит этот предел между материей и Вальгаллой? Иоанн Экзарх говорит, что на этой границе полно (VIII) льда, будто Бог, «как рассказывают другие отцы со слов Моисея и верховного апостола Петра, взял его начало от сущности жидкой и быстротекущей воды, приведя и претворив ее в более твердое состояние… и определил ему иметь вечное круговое движение» (2¶27). Иоанн говорит о ледяной тверди как о «не имеющей ни одной впадины, которая могла бы удержать… в себе» воды (2¶28) (что решительно противоречит Григорию Нисскому и Василию Великому), хотя какие могут быть воды там, где материи уже нет?

Это объясняет Григорий Нисский, уча, что «крайний предел чувственной сущности, по которому, по причине приснодвижимой силы, круговращается естество огня, сравнительно с вечным, бестелесным, неосязаемым свойством, назван в Писании твердью» (¶17). Наполнив верх Вселенной (г) огнём, мы вернулись к тому, с чего начинали — к космологии Аристотеля. Может, когда-нибудь астрономы что-то подобное и откроют, пока же можно констатировать: святые пришли к противоречию, ведь лёд не огонь, а огонь не воздух, не дым и не пространство.

Что же из всего приведенного считать твердью? Конечно же, тонкую плотную крышку над Землёй, подобную яичной скорлупе, и ничего другого. Так считали Иоанны Златоуст, Дамаскин, Максим Грек. Единственным библейским доказательством нетвёрдости тверди верующие приводят Бт. 1¶20, ведь будь небеса твёрдыми, и птицы «по тверди небесной» летать не смогут. Такое истолкование библейской строчки решительно не совпадает с объяснением Амвросия Медиоланского (т. 2, 4¶2), а потому и является еретичным.

Если же думать головой, в Библии птицам говорится летать не «по тверди», а по твердь. Употреблённый в Быт. 1¶20 предлог «עַל־פְּנֵי» (аль-пней) не всегда переводится, как хотелось бы христианским лексикографам. Напр., в Быт. 1¶2 подобно упомянутым выше птицам «Дух Божий носился עַל־פְּנֵי водою», но никак не плавал в воде. Также в Ветхом завете один персонаж «умер… עַל־פְּנֵי Фарре, отце своем» (Бт. 11¶28), однако из контекста видно, что ни «по» какому отцу персонаж не умирал. Наконец, когда Бог прошел עַל־פָּנָיו по отношению к Моисею (Исх. 34¶6), это отнюдь не значит, что Бог потоптался на нём или нырнул в него, как птица в воздух. Итак, Бт. 1¶27 ничего не опровергает, «ибо Писание говорит не „на тверди“, как это было в случае со светилами, а „по тверди“, т.е. вблизи небесной тверди, так как та влажная среда, где летают птицы, сопредельна с той, где птицы уже летать не могут, и которая относится уже к небу» (Августин 3О Быт. 7¶2 — впрочем, по Амвросию, т. 5, 22¶2, «орлы… не летают „ниже тверди небесной“»).