Очерки по истории РПЦ: От монголов до Грозного: церковь в 14-16 вв.

24.07.2017 Статьи/РПЦ

 Очерки по истории РПЦ. Индекс 

Приложение: Монастыри 

а) Ностальгия по монголам

После свержения монголов, жизнь церкви значительно осложнилась. Исчезла возможность жаловаться на князя хану, между тем князья открыто претендовали на церковные земли. Церковь упорно продолжала ссылаться на ханские привилегии. Дважды, в течении первой половины 16 века, составлялись сборники ханских ярлыков, данных церкви. Составитель первого сборника, принадлежавший к окружению митрополита, так окончил перечень: «Но, ох, увы, слезы меня постигают великие, такую милость получила святая церкви, и даже и доныне, от неверных сих поганых. Вы же православные князья и бояре, уклоняетесь к святым церквям благотворение показати, и в день судный от оных варваров посрамлены будете» [1].

Составитель второй подборки подошел к своей задаче творчески. Во-первых, те места, где ханы запрещали касаться церковных дел и имущества ханским чиновникам, были отредактированы так, чтобы запрещение касалось и русских князей и бояр. Во-вторых, в дополнение к подлинным ярлыкам, автор подборки сочинил для своего сборника и один подложный, т. н. «Ярлык хана Узбека митрополиту Петру». Подлог был создан на основе подлинного монгольского ярлыка хана Менгу-Темира, но с существенными дополнениями, касающимися церковного имущества. «Да никто же обидит соборную церковь Петра Митрополита, и его людей и церковных его; да никто же взимают стяжаний, ни имением, ни людем». «Да все покорятся и повинуются Митрополиту, все его причты по первым из начала законом их, и по первым из начала грамотам их, и по первым грамотам нашим, первых Царей великих грамотам и дефтерем; да не вступаются в церковное Митрополичие никтоже, занеже то Божие есть всё; а кто вступаются, а наш ярлык и наше слово преступит, той Богу есть повинен, и гнев на себя от Него приимет, а от нас ему казнь будет смертная. А Митрополит правым путем пребывает, и тешится, да правым сердцем, и правою мыслию своя вся церковная устрояет, и судит, и ведает, или кому повелит таковая ведати и управляти. А нам в то не вступатися ни вочто же, и детям нашим, ни всем нашим Князьям нашим нашего Царства, и всех наших стран, и всех наших Улусов; да не вступаются никто ничем в церковная и в Митрополича, ни в грады их, ни в волости, ни в села их, ни во всякие ловли их, ни в борти их, ни в земли их, ни в луга их, ни в лесы их, ни во грады их, ни в волостные места их, ни в винограды их, ни в мельницы их, ни в зимовища их, ни в стада их во конские, ни во всякие скотские их, ни в вся стяжания и имения церковные». «А кто вступится в церковное и Митрополичие, и на того будет гнев Божий, а по нашему великому наказанию и истязанию не извинится ничем же, и умрет злой смертною казнию».

Подделка церковникам понравилась. В 1553 году, обращаясь к юному Грозному, митрополит св. Макарий так аргументировал неприкосновенность церковных богатств («Ответ Макария митрополита Всея Руси… к боговенчанному царю в. кн. Ивану Васильевичу, всея Русии самодержцу, о недвижимых вещах, данных Богу в наследие благ вечных»): «И нечестивые цари в своих царствах от святых церквей и от святых монастырей ничего не взимают и недвижимых вещей не смеют двигнуть или поколебать, боясь Бога и заповеди св. отец и царских уставов древних законоположительных, и защищают святые церкви. Не только в своих странах, но и в русском вашем царствии некогда было так, во времена великих чудотворцев Петра и Алексея и в лета Михаила, и Ивана, Феогноста, русских митрополитов; ярлыки свои тем святым митрополитам давали на утверждение святым церквам и святым монастырям с великим запрещением, чтобы ни от кого не обидимы были и не движимы были до скончания царства их. И доныне в русской митрополии те ярлыки написанные святым митрополитам пребывают, от них же один написан великому чудотворцу Петру, митрополиту Киевскому и Всея Руси». Далее митрополит целиком привел свежеизготовленный подложный ярлык хана Узбека [2]. Естественно, что по содержанию тот подходил для церковных целей больше, чем подлинные документы.

Впрочем, церковникам хватало здравого смысла понять, что времена Орды безвозвратно прошли. Они спешно искали своим сокровищам более прочную защиту, чем старые ярлыки.

б) Церковь выбирает покровителя

С начала ослабления власти Орды, церковь искала себе нового покровителя. Наиболее сильными были московский и тверской князья. В начале 14 века, при митрополите Максиме, церковь ориентировалась на Тверь. Митрополит Максим поддерживал тверского князя в борьбе с московским за великокняжеский ярлык. Затем церковь перешла на сторону Москвы (при митрополите Петре, который рассорился с Тверским князем). Митрополит Феогност, по настоянию московского государя, отлучил тверского князя Александра от церкви (см. главу «Церковь и монголы»). Сыну этого князя, Михаилу Александровичу, досталось от следующего промосковского митрополита Алексея. «Князь великий Дмитрий да Алексей митрополит зазвали любовью на Москву князя Михаила Александровича тверского, и был ему третейский суд, и арестовав его, развели его и бояр его розно, и держали их в истоме». Вырвавшись из ловушки (благодаря появлению в Москве татарского посла), Михаил «имел ненависть на великого князя, больше же на митрополита жаловался» [3] - и справедливо, так как действительным главой правительства при 17-летнем Дмитрии был митрополит. Митрополит Алексей всю свою жизнь посвятил защите политических интересов московского княжества, его деятельность как главы Церкви фактически неизвестна [4]. Московские князья помнили добро и при внуке Донского Алексей был причислен к лику святых.

После смерти Алексия, Дмитрий Донской рассорился с церковью (см. Церковь и монголы). Пришедший к власти вопреки воле Дмитрия митрополит Киприан был тесно связан с Литвой, в состав которой вошла западная Русь. В угоду литовскому князю он сместил туровского епископа Антония, лишил сана и заточил в монастыре. С московским князем – бесспорным лидером восточной Руси - митрополит заключил особый договор, которым ограждались церковные привилегии [5].

Тем не менее. московская знать изрядно пощипала церковь. Следующий глава русской церкви, грек Фотий, энергично выступил в защиту церковного имущества: «стяжанья митрополичьи своея церковная и доходы Фотий митрополит начал обновлять и, что где изгибло, начал изыскивать; или от князей и бояр изобиженно, или от неких лихоимцев что восхищено, села, власти и доходы и пошлины Христова дома и Пречистой Богородицы и свв. великих чудотворцев Петра и Алексея, он же все сие у них отобрал и утвердил крепко в доме Христовом и Пречистой Богородицы» [6].

Крупнейшее столкновение московского князя и церкви имело место при преемнике Фотия, константинопольском ставленнике Исидоре. Исполняя волю патриарха, Исидор на знаменитом Флорентийском Соборе 1439 года подписал соглашение об объединении православной и католической церквей. По возвращении в Москву, Исидор был арестован великим князем за «злое еретичество» [7]. Последний увидел долгожданный повод избавиться от опеки константинопольского патриарха. Исидор был заключен под стражу в Чудов монастырь. В Москве долго не могли решить, что с ним делать дальше - считалось, что «святые правила божественного закона святых апостолов повелевают такового церкви развратника огнем сжечь или живого в землю загрести» [8] (оба вида казни, как видим, без запрещенного христианам пролития крови). Согласно летописи 17 века, Исидор «от священного собору осужден был на сожжение» [9]. Великий князь предпочел дать Исидору сбежать.

Последние колебания церкви в выборе покровителя связаны с событиями феодальной войны середины 15 века. Между потомками Дмитрия Донского началась междоусобица. Приняла посильное участие и церковь. В 1446 году, во время пребывания в Троицком монастыре, великий князь Московский Василий был схвачен и ослеплен своим врагом Дмитрием Шемякой. Характерный штрих для средневековых нравов - перед тем Шемяка на кресте клялся быть в мире с великим князем. Известно, что в заговоре принимали участие монахи («были ж и от чернцов в той думе с ними» [10]), не исключено, что именно они разрешили Шемяку от клятвы. Дети великого князя укрылись в Муроме. Дмитрий Шемяка призвал к себе епископа рязанского Иону, «обещал ему митрополию [свободную после изгнания Исидора] и начал ему говорить: «Отче пошел бы ты в свою епископию, в город Муром, и взял бы детей великого князя на свою поруку, и я готов их жаловать, отца их великого князя выпущу и дам ему достаточную вотчину, чтобы ему можно было жить» [11]. Иона выполнил поручение и доставил детей Великого князя Шемяке. «Дмитрий несколько почтил детей великого князя, лицемерно призвав их к себе на обед и одарив, а на третий день после того с владыкою Ионою послал в Углич к отцу, в заточение. Иона привел их к отцу и, оставив их там, возвратился к князю Дмитрию, который велел ему идти в Москву и сесть на митрополичьем дворе. Иона так и сделал» [12].

Вскоре стало ясно, что большинство знати осталось на стороне Василия. «Князь Дмитрий, видя, что ради великого князя многие люди отступают от него, послал за епископом» [13], чтобы тот посоветовал, как поступить с пленным великим князем. Иона, видя в чьи паруса дует ветер, напомнил Шемяке о данном обещании освободить Василия: «Что он может сделать слепой, а дети у него малые, а дополнительно еще возьми с него присягу перед крестом и перед епископами» [14]. Присягу перед крестом Василий принес. После чего «пошел со всеми своими в Кириллов монастырь, накормил монастырскую братию и дал ей милостиню. Игумен Трифон со всею братьею благословил великого князя и с его детьми на великое княжение, а сказал так: «Тот грех на мне и на моей братии головах, что ты целовал и крепость давал князю Дмитрию» [15].

Процедура избавления от клятвы, как видим, была несложной [16]. Василий успешно вернул себе великокняжеский престол. Иона встал на сторону победителя, Василий велел церковному Собору утвердить Иону митрополитом и собор подчинился. Единственного воспротивившегося – епископа Боровского Пафнутия, ссылавшегося на то, что Иона не утвержден константинопольским патриархом – новый митрополит собственноручно избил жезлом и в цепях отправил в темницу [17]. Затем Иона отлучил от церкви своего былого покровителя Дмитрия Шемяку: «Не велю с ним ни пити, ни ести… Имеем его неблагословена и отлучена Церкви… с таким лихом, что учинили над своим братом старейшим, над В. Князем, чрез крестное целование» [18]. Как видим, Иона легко забыл, что именно после ослепления Великого князя, сам принял от Шемяки митрополичий престол.

Позднее заслуги Ионы были отмечены причислением к лику святых.

в) Иосифляне и нестяжатели

Укрепившаяся светская власть с возрастающим интересом смотрела на церковные владения. Спрос рождает предложение, в самой церкви появились идеологи добровольного отказа от вотчин. Русский монах Нил, побывав в Византии, усвоил теорию монашеского аскетизма. Вернувшись на Русь, он потребовал, чтобы монахи кормились не от жертвуемых в монастырь богатств, а от своих трудов. Нил основал собственную общину на реке Сорь, по которой был прозван Сорским. Его учение о том, «чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням и кормили себя рукоделием» [19], назвали «нестяжательством».

Противником нестяжателей выступил игумен богатого Волокаламского монастыря Иосиф. Аргументы его были следующими: а) монастыри нуждаются в богатстве для того, чтобы помогать нищим и покупать свечи, хлеб и ладан для обрядов; б) если у монастырей не будет сел, то туда нельзя будет постригаться знатным, благородным людям (дарящим монастырю свои вотчины) – а тогда из кого же брать митрополитов и других будущих архиереев, не из черни же? в) монастырское имущество принадлежит богу, покушающийся на него идет против бога.

Великому князю Ивану III понравилась идея конфискации церковных земель, в 1504 году он созвал церковный собор по этому вопросу, но натолкнулся на дружное сопротивление большинства. Его сын Василий III, продолжая политику отца, вначале приблизил ко двору нестяжателей. Иосиф понял, что аргументация в стиле вышеприведенной «стяжателям» не поможет, и что за неприкосновенность накопленного церковью имущества надо предложить великокняжеской власти что-то конкретное.

Нестяжатели, главой которых был Нил Сорский, считали, что церковь не имеет право вмешиваться в политику и относились к княжеской власти нейтрально. Нила Сорского можно назвать предтечей идеи отделения церкви от государства.

Игумен Иосиф Волоцкий и его сторонники первоначально выступали за ограничение великокняжеской власти. Подчеркивалось превосходство церкви: «К царю и архирею должно быть повиновение телесное, уплата дани и прочее подобающее. Душевное же нет, Архиерею же и душевное, вместе с телесным, как преемнику апостольскому». «Царь – божий слуга есть», т. е. подчинен духовенству.

Но со временем Иосиф предпочел иное учение: «Царь естеством подобен всем человекам, а властию же подобен вышнему богу». «Божественные правила повелевают царя почитать, не спорить с ним… И если, когда царь и на гнев совратится на кого, - и они с кротостью и смирением и со слезами молят царя» [20]. Ученик Иосифа, митрополит Даниил писал в том же стиле: «Достойно и праведно есть воздавать честь царям». «Славу, и честь, и страх, и благоговение, и праведное, и нелицемерное всегда к царю имей». Конечно, Даниил не забывал напомнить, что «церковная же, и монастырская, и священническая, и иноческая и дела их, и стяжания их вся богова суть освященна» [21].

В итоге великокняжеская власть заключила союз с иосифлянами. Церкви оставили привилегии: собственный суд* [*В то же время, когда митрополит возмутился из-за того, что княжеский наместник повесил священника за кражу, князь признал правоту за наместником [22]. Убийства и разбой церковных людей подлежали светскому суду [23]], управление, свободу от налогов. Взамен иосифляне развили теорию могущественной великокняжеской власти, имеющей божественное происхождение. В чин венчания государей была внесена доктрина освящения богом власти московских государей. Немецкий посол Сигизмунд Герберштерн так описал порядки при московском дворе. «Они открыто признают, что воля князя есть воля бога и, князь делает, то делает по воле божией; потому они даже называют его божьим ключником и постельничим, и наконец, верят, что он есть исполнитель воли Божией. Оттого сам князь, когда его умоляют о каком-нибудь закленном или в другом важном деле, обыкновенно отвечает: будет освобождён, когда бог велит. Подобно тому,, если кто-нибудь спрашивает о каком-нибудь деле неизвестном и сомнительном деле, обыкновенно отвечают: знает бог и великий государь» [24]. Идеи иосифлян расчищали дорогу будущему Грозному.

Взгляды нестяжателей развивались иначе. Вассиан Патрикеев спорил с Иосифом: «благо есть уповати на господа, нежели уповати на князя». Библейские пророки «не угождали человекам и о царских судах не заботились». Иосиф Волоцкий же «есть дворянин великого князя» [25]. Подробно взгляды нестяжателей на отношения церкви и царской власти изложены в «Беседе Валаамских чудотворцев», написанной при Грозном. Автор - монах-нестяжатель - требует, чтобы советниками царя были только миряне, а не духовенство, неправильно присвоившее себе подобное положение. Жить в бедности и молиться - это удел духовенства. Одновременно он желал некоторой ограниченности царской власти. «Царям и великим князьям достоит... всякие дела делать милосердно с своими князьями и с боярами и с прочими мирянами» [26].

В дальнейшей борьбе нестяжатели были обречены на поражение: с одной стороны – их было меньшинство, с другой – на стороне их противников стояло государство. Непосредственным поводом для замены на митрополичьем престоле покровителя нестяжателей Варлаама - главой иосифлян Даниилом послужило небольшое клятвопреступление. В 1521 году Василий III пожелал избавиться от удельного князя Василия Шемячича и пригласил его в Москву. Шемячич заподозрил неладное и отказался ехать без охранной грамоты, скрепленной клятвой князя и митрополита. Варлаам отказался участвовать в ловушке, покинул митрополию и был сослан в монастырь [27]. Его сменил ученик Иосифа Волоцкий Даниил, который охотно дал охранную грамоту. Успокоенный Шемячич приехал в Москву, где и угодил в заточение с одобрения нового митрополита [28]. В дальнейшем Даниил еще раз доказал свою преданность, нарушив персонально для князя церковные правила брака. Когда Василий III пожелал избавиться от бездетной жены, митрополит Даниил санкционировал развод, насильное пострижение разведенной княгини и второй брак. В дальнейшем Даниил написал три «Слова» против второго брака, в которых пояснил, что княжеский брак - не пример для простых смертных [29].

Даниил быстро сместил с высших церковных постов епископов и игуменов - сторонников нестяжательства [30]. Затем последовали процессы против нестяжателей-публицистов.

Максим Грек был прислан из Греции для исправления ошибок в русских богослужебных книгах и имел неосторожность поддержать нестяжателей. В 10-е гг. он написал повесть «о совершенном иноческом жительстве», в которой привел в пример католический орден монахов-картезианцев, живущих одним подаянием. Православных монахов пример не вдохновил. Дальше-больше, исправляя переводы греческих книг Максим указал, что часто встречающееся там слово «проастион» означает «пашни и винограды, а не села с живущими в них крестьянами», то есть по древним правилам иноки должны обрабатывать земли собственными руками. Это нашим монахам не понравилось еще больше, чем жить милостыней. Максим Грек вызвал гнев не только иосифлян, но и Великого князя (в частности, осудив его намерение развестись с женой). В 1525 г. Максим Грек был судим двумя судами: светским и церковным. На первом – он был обвинен в «хуле» на великого князя, на церковном – в ереси. Приговор: заточение в Иосифовом монастыре – цитадели иосифлян - с запретом что-либо писать. В 1531 г. иосифляне организовали новый суд, на котором «изобрели ко многим прежним хулам новые хулы на господа бога». Максима прямо обвинили в том, что он укорял монастыри в том, «что они стяжания, и доходы, и села имеют». А, следовательно, он обвинил и почитаемых русских святых: митрополитов Петра и Алексея, Сергия Радонежского и прочих: «Ибо они держали и городы, и волости, и села, и люди, и судили и пошлины, и оброки, и дани брали, и многое богатство имели». В логике иосифлянам не откажешь – действительно, русские церковники и до иосифлян не славились бескорыстием. Максима уличили также в том, что в монастыре он посмел жаловаться: «Напрасно меня держат без вины». На закуску приготовили старое доброе обвинение в колдовстве: «он волшебными эллинскими хитростями писал и водками на дланях своих и распростирал длани свои против великого князя, а также против многих поставлял волхвуя» [31]. В оковах Максима отослали в тверской Отрочь-монастырь. Надзор там оказался мягче, чем в Иосифовом монастыре. Публицист написал несколько новых сочинений, в одном из которых вложил в уста Христа следующее обличение стяжателей: «Вы расхищаете убогих, нещадно, без сострадания обижаете, убиваете всяким способом мерзкого лихоимства; сами пируете с богачами, а бедным, стоящим у ваших ворот, изнемогающим от холода и голода, кидаете кусок гнилого хлеба… Я нарек сынами Божиими рачителей мира, а вы, как дикие звери, бросаетесь друг на друга с яростью и враждой! Священники мои, наставники нового Израиля! Вместо того, чтобы быть образцами честного жития, вы стали наставниками всякого бесчиния, соблазном для верных и неверных, объедаетесь, упиваетесь, друг-другу досаждаете; во дни божественных праздников моих вместо того, чтобы вести себя трезво и благочинно, показывать другим пример, вы предаетесь пьянству и бесчинству» [32]. Описал он и некоторые подробности своего пребывания в Иосифовом монастыре - еретика «морили дымом, морозом и голодом» [33]. На свободу Максим Грек не вышел и умер после более двадцати лет заточения.

В том же 1531 году в Иосифов монастырь был заключен Вассиан Патрикеев. Гнев церкви он вызвал разоблачением поддельного «Правила 165 св. отец Пятого собора: на обидящих святые божие церкви» (см. гл. «Преследования ересей»), критикой стяжательства монашествующих (см. Приложение «Монастыри» - «Сопротивление крестьян»), обличением высших иерархов: «Наши же предстоящие, владея множеством церковных имений, только и помышляют о различных одеждах и яствах; о христианах же, братиях своих, погибающих от мороза и голода, не прилагают никакого попечения; дают бедным и богатым в лихву церковное серебро, а если кто не в состоянии платить лихвы, не покажут милости бедняку, а до конца его разорят. Вот сколько нарядных батогоносных слуг стоят перед ними, готовые на мановение владык своих! Они бьют, мучат и всячески терзают священников и мирян, ищущих суда перед владыками» [34]. Искренность стоила Вассиану также и потери благоволения Василия III – Вассиан осуждал второй брак великого князя и спорил с иосифлянской доктриной абсолютной великокняжеской власти. В монастыре Вассиан прожил недолго - последнее упоминание о Вассиане, как о живом, относится к 4 марта 1532 г. [35]. По сообщению Курбского, великий князь Патрикеева «презлым осифлянам, в монастырь их отослал и скорою смертию уморить повелел. Они же… умориша его вскоре» [36].

г) Небольшое отступление: стяжательство на практике

Иосиф Волоцкий был не только теоретиком накопления церковных богатств, но и практиком – президентом церковной корпорации, именуемой монастырем. В Волоцком монастыре он ввел особый устав, разделивший монахов на три категории: знатных, попроще и совсем бедных – для каждой категории предписывалось свое «устроение» в еде и одежде. Снимался прежний запрет инокам иметь собственные вещи [37]. До нас также дошел любопытный документ, рисующий Иосифа в деле пополнения монастырской казны – «Послание к некоей княгине-вдове, давшей на сорокоуст в память по своим детям и возроптавшей», говоря современным языком, ответ на жалобу недовольного клиента [38].

Конфликт заключался в следующем. Княгиня-вдова Марья Голенина заказала монастырю заупокойные службы по своим умершим мужу и двум сыновьям – считалось, что они способствуют спасению души. Оказалось, что спасение стоит много больше, чем рассчитывала княгиня. Иосиф частично цитирует ее послание в монастырь. «Пока у меня были деньги, я давала милостыню» [плату за поминание]. «Дала за поминовение своего князя и своих детей более семидесяти рублей». «И в четыре раза меньше берут, чтобы записать в синодик» (список поминаемых). «Дать двадцать рублей за семь лет – то грабеж, а не милостыня». «Если вы выпишите моего князя и детей из годового поминания, то судья вам бог». Жалобы, как видим, вполне конкретные. Ответ св. Иосифа написан рукой опытного коммерсанта.

В других местах в четыре раза меньше берут? Мы с каждого берем «по его средствам». Вон, «князь Семен Иванович Бельский прислал 200 рублей и велел узнать, где монастырю можно купить землю», так мы за него уже при жизни молимся. Грабеж? «Ведомо всем, и тебе ведомо: даром священник ни одной обедни, ни панихиды не служит». Семьдесят рублей? «Так ты оценила платье и коней, а мы за них выручили только половину этих денег». В тоне звучит искреннее сожаление. Наконец, ты недовольна тем, что твоего мужа и детей хотят выбросить из поминального списка? Женщина, а ты подписала с нами контракт? «В то поминание не вписывают без договора. А если кого вписывают в поминание, то договариваются – или каждый год давать по уговору деньги, или хлеб, или село по ком-нибудь дадут, тогда его навек и вписывают в годовое поминание».

Не забыл Иосиф и высказать клиентке свое сочувствие по поводу безвременной кончины двух сыновей: «А смерть юных объясняется так… бог предвидит их склонность жить злой и лукавой жизнью и быть созданиями дьявольскими. В этих случаях бог призывает их к себе прежде времени, чтобы их родители вразумились и те богатства и имения, которые хотели приготовить для них, раздали нищим и убогим и божьим церквям, которые раздадут эти богатства для их спасения, и они вместе со своими детьми обретут царствие небесное». Для чего между нищими и богачами понадобился посредник в виде «божьих церквей» Иосиф не пояснил, как не объяснил и причин, по которым львиная часть «богатств и имений» прилипала к рукам церкви.

Так выглядело иосифлянство на практике. Торговля «царствием небесным» велась на широкую ногу, богатства церкви неудержимо росли.

д) Церковь при Иване Грозном

Годы малолетства Ивана Грозного стали временем борьбы за власть между боярскими группировками. В этой борьбе лишился митрополичьего престола и был заточен в Иосифов монастырь Даниил. Против него были выдвинуты следующие обвинения: «Данил митрополит оставил митрополичество неволею, что учал ко всем быти немилосерд и жесток, уморял у собя в тюрьмах и окованых своих людей до смерти, да и сребролюбие было великое» [39]. Вероятно, в числе прочего, бояре припомнили митрополиту и смерть Вассиана Патрикеева – князя, постригшегося в иноки. Преемник Даниила также поставил не на ту боярскую группировку и был низложен в ходе очередного переворота.

Следующий митрополит, иосифлянин Макарий, известен, как советник молодого Грозного и один из наиболее просвещенных людей 16 столетия. Кружок книжников под началом Макария в течение 25 лет создал «Великие Четьи-Меньи» - 12 томов, соединившие почти все дозволенные церковью русские книги. Отбор шел в пользу «святых книг», в сборник не вошли Летопись, Хронографы, повествования историко-литературного содержания [40].

Из макарьевского же кружка вышла «Степенная книга царского родословия» (окончена накануне опричнины). Книга содержала историю России. В отличии от летописей изложение велось не по годам, а по "степеням" - главам, посвященным правлениям великих князей, начиная с киевских. Книга подчеркивала теократический характер российского самодержавия, выразившийся в святости великих князей, в частности, чудесно зачатых Василия III и Ивана IV. Рядом с каждым князем ставился митрополит. Книга резко отзывалась об «окаянных изменниках новгородцах», кои «великому государю и митрополиту Филиппу покориться во благочестие не хотяще, Бога не боящеся». «Не покорившиеся земли и грады Богом их порученному государю сотрошася и разорены быша» «Да примут месть и да престанет дерзость на Русской земле помышляющих злое на самодержавных» [41].

Само собой, что Макарий, поддерживая самодержавную власть царя, в свою очередь требовал от юного Ивана IV не трогать церковное имущество (см. выше «Ностальгия по монголам»). При Макарии же был организован ряд процессов против еретиков: Матвея Башкина, старца Артемия, монаха Феодосия Косого. Англичанин, служивший зимой 1557-1558 гг. при русском царском дворе, писал о Макарии: «Все дела, касающаяся религии, направляются митрополитом; он выслушивает дела и произносит приговоры по собственному желанию, и он имеет право так поступать; хотя бы Митрополит приговорил кого высечь кнутом, или повесить, или сжечь — его воля должна быть непременно исполнена» [42]. Интересно упоминание, что глава церкви мог приговаривать религиозных преступников и к сожжению. То же подтверждает письмо английского купца Д. Бурхера из Литвы от 16 февраля 1558 года: «В Московии бог произвёл второго Лютера или, скорее, Цвингли. Он указывал им на их заблуждения и, схваченный за истину, должен был быть сожжён, если бы великий князь Московский не воспрепятствовал этому. Ибо, когда обвинения были сообщены ему его епископами, он пришел к заключению, что тот не заслуживает смерти и приказал, чтобы его освободили из темницы» [43]. Приговор о сожжении Бурхер связывает с церковной властью, епископами. Автор из круга книжников, группировавшихся вокруг митрополита Макария, написал для Ивана Грозного повесть, где сожжение предлагается, как наказание для чародеев [44]. По сообщению А. Шлихтинга, еретик Башкин в итоге был сожжен в деревянной клетке [45] (упоминания Башкина в русских документах прекращаются с 1554 года), но неизвестно относится ли последнее известие ко временам Макария (Шлихтинг оказался на Руси в 1564 году, через год после смерти митрополита).

Помимо Макария большим влиянием на молодого Грозного обладал еще один представитель духовенства – придворный священник Сильвестр. К Сильвестру относятся любопытные свидетельства об изготовлении «чудес» в русском средневековье. В «Истории о великом князе Московском» Курбский писал, что Сильвестр приобрел влияние на Грозного «открывая ему чудеса и как бы знаменья от бога, - не знаю истинные ли, или так, чтобы запугать», «блаженный, я полагаю, прибавил немного благих козней», «хитрец ради истины». Грозный в переписке с Курбским, не обинуясь, называл чудеса Сильвестра «детскими страшилами» [46].

Сильвестр известен, как автор знаменитого «Домостроя», сборника обязательных моральных и житейских правил, в свое время авторитетного руководства, регламентировавшего частную жизнь русских людей. Особая часть «Домостроя» объясняла «как веровать и как царя чтить». По мнению автора, «кто противится властителям, тот божию повелению противится». Царю надо отвечать «яко самому богу». «Царя бойся и служи ему верою, и всегда о нем бога моли... и во всем повинуйся ему» [47]. В послании к царю 1550 года [48]. Сильвестр обобщил: «[царь] Богом поставлен, и верой утвержден, и огражден святостью, глава всем людям своим, и учитель, и ходатай к Богу». Далее Сильвестр пояснил Грозному на что тот должен направлять свою власть: «в твоей области толико множество божиих людей от православной веры заблудилось», царь должен защитить православную веру «знать Господа и творить суд и правду посреди земли», сочетая кротость, правду и неумолимость к врагам православия: от еретиков до «стран поганских». Грозный внимательно слушал поучения духовных наставников и, как будет видно из дальнейшего, делал свои выводы.

Грозный был очень благочестив. Дьяк начала 17 века И. Т. Семенов, сурово критиковавший опричнину, отметил и главное достоинство покойного царя, «благочестие его. Он правую веру в Христа, именно поклонение троице в единстве и единству в троице, после своих предков, как пастырь, сохранил непоколебимой и незыблемой» [49]. В конце жизни Грозный вызвал восхищение папского посла «тем, что при каждом слове крестился, и образов возле него множество» [50]. Согласно английским свидетельствам [51], царю особое удовольствие доставляли богослужения, «он, бесспорно, очень усерден в своей вере». В 1552 году крымские татары напали на Тулу, в Москву прискакал гонец с просьбой о помощи. Иван, получив известие о нападении, прервал трапезу, но отправился служить вечерню: «обычай бо имаше царь благочестивый никогда же погрешити законом уставного правила» [52]. Только после вечерни Иван велел полкам выступать против татар. В 1553 году, во время решающего штурма Казани, срочно понадобилось ввести в бой последний резерв – Царев полк. Царь категорически отказался выступать из лагеря до окончания молитвы [53]. В 1559 году Грозному датские послы поднесли царю часы, украшенные движущимися изображениями небесных планет. Подарок был отклонен со словами: «Для христианского царя, который верует в бога и которому нет дела до планет и знаков, подарок непригоден» [54]. Не изменил царь благочестию и позже. Когда в 1564 году был повешен князь Горенский (схваченный на границе, при попытке бегства в Литву) Грозный дал 50 рублей в Троице-Сергиев монастырь на помин его души. Это было только началом, в конце жизни Грозного, по его приказу, монастыри поминали более четырех тысяч казненных. В 1569 году царь приказал сжечь трех крестьян, уличенных в употреблении в пищу телятины (запрещенном церковными правилами) [55], тогда же он казнил «ведун бабу, волхву» Марию [56]. В 1570 году Грозный предложил польскому королю обменять взятых в плен знатных поляков на икону Виленской божьей матери. При этом русский царь даже соглашался на то, чтобы из киота (ящика, в котором помещалась икона) были вынуты драгоценные камни [57]. Грозный любил ходить в монашеском платье, организовал опричнину по образцу монашеского ордена, неоднократно выражал желание постричься в монахи и на смертном одре принял монашеский постриг. Ливонский дворянин И. Таубе и Э. Крузе оставил такие воспоминания о жизни в Александровской слободе: «В колокола звонил он (Иоанн Грозный) сам, вместе со своими сыновьями и пономарем. Рано утром в 4 часа должны все братья быть в церкви; все неявившиеся, за исключением тех, кто не явился вследствие телесной слабости, не щадятся, все равно, высокого ли они или низкого состояния, и приговариваются к 8 дням епитимии. В этом собрании поёт поёт он сам со своими братьями подчиненными попами с четырёх до семи. Когда пробивает восемь часов, идёт он снова в церковь, и каждый должен тотчас появиться. Там он снова занимается пением, пока не пробьёт десять. К этому времени уже бывает готова трапеза и все братья садятся за стол. Он же, как игумен, сам остаётся стоять, пока те едят» [58]. О том же говорит и померанский дворянин А. Шлихтинг: «По отношению к религиозности тирана и его богопочитанию надлежит заметить следующее. Живя в упомянутом Александровском дворце, словно в каком-нибудь застенке, он обычно надевает куколь, черное и мрачное монашеское одеяние, какое носят братья Базилиане, но оно все же отличается от монашеского куколя тем, что подбито козьими мехами. По примеру тирана также старейшины и все другие принуждены надевать куколи, становиться монахами и выступать в куколях, за исключением убийц из Опричнины, которые исполняют обязанность караульных и стражей. Итак великий князь встает каждый день к утренним молитвам и в куколе отправляется в церковь, держа в руке фонарь, ложку и блюдо. Это же самое делают все остальные, а кто не делает, того бьют палками. Всех их он называет братией, также и они называют великого князя не иным именем, как брат. Между тем он соблюдает образ жизни, вполне одинаковый с монахами. Заняв место игумена, он ест один кушанье на блюде, которое постоянно носит с собою; то же делают все. По принятии пищи он удаляется в келью, или уединенную комнату. Равным образом и каждый из остальных уходит в свою» [59].

В. О. Ключевский, проанализировав письма Грозного, пришел к выводу, что «Иван IV был первым из московских царей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника Божия» [60]. Действительно, царь твердо усвоил идею божественного происхождения своей власти: «Бог... которым цари величаются», «Божиим извелением воцарились» [61]. Логично ее продолжив, он пришел к выводу, что церковь тоже должна вцецело подчиняться царской власти. Святители должны «смиренье показывать, и не возноситься, и превыше царей гордостью не возвышаться» [62]. Говоря о причинах гибели Византии Грозный утверждал, что погибель империи произошла оттого, что цари ее были послушны «епархам и сигклитам [сановникам]» [63]. Кроме того, Грозный знал, что церковные владения составили треть России [64] и серьезно подумывал над тем как вернуть их в «службу» - земли, жалуемые государством «воинскому чину».

Первый бой светской и духовной властей произошел в 1551 году на «Стоглавом Соборе» (итоговый документ церковного Собора имел сто глав, отсюда название). Царские вопросы Собору прозрачно намекали на то, что церковным богатствам пора менять хозяина. «О монастырях и иноках. Вопрос 8. А в монастырях чернецы и попы стригутся спасения ради души своей. Некоторые же из них стригутся покоя ради телесного, чтобы всегда бражничать и по селам ездят прохладу для. О архимандритах и игуменах: а архимандриты и игумены некоторые также власти докупаются, да службы божии и трапезы и братства не знает, покоит себя в келии и с гостями; да племянников своих вмещают в монастырь и доволят всем монастырским; а монастыри тем пустошат… Весь покой монастырский и богатство и всякое изобилие во властях, и с роды, и с племянники, и с боляры, и с гостями, и с любимыми друзьями истощили; тако ли подобает быти по уставу, общему братству вкупе пребывати? И такое бесчиние и небрежение и всякое нерадение о церкви божии, и о монастырском строении, и о братстве – с кого грех тот взыщется?» Царь подразумевал, что грех за распустившихся монахов взыщется с него, если он не поспешит исправить положение. «О монастырях, которые пусты от небрежения. Вопрос 15. В монастыри боголюбцы дают на поминание душ своих и своих родителей: вотчины, и села, и прикупы; а иные вотчины и села покупают сами монастыри, а иное угодие у меня выпрашивают; и набрали много по всем монастырям. А монахов во всех монастырях столько же, а то и меньше чем раньше, едят и пьют меньше и скуднее, а строения в монастырях ни какого не прибыло, и старое опустело. Где те прибыли, и кто тем корыстуется?» [65]. Те же упреки монахов в неумении вести хозяйство через 200 лет стали зачином указа Екатерины II о конфискации церковных земель.

Собор намек уловил. И подробно разъяснил, что думает о тех, «кто и покусится что взять у церкви»: «Таковый ничему подобен есть, только священное крадущему, скверностяжателям, и иноверцам; сии воры суть и хищники и разбойники церковные, паче же и разбойники церкви божии. И сие если кто сотворит, и не покается, то пагубу наследует, ибо и господь наш Иисус Христос, заповедал: отдадите кесарева кесарю, а божия божия» (Гл. 53) [66]. На защиту церковного имущества грудью встал наставник царя митрополит Макарий. Грозный отступил.

Следующее столкновение имело политический характер и закончилось для церкви много печальнее.

В 1566 году Иван Грозный пригласил игумена Соловецкого монастыря Филиппа в Москву на митрополичий престол. Филипп происходил из знатного боярского рода Колычевых (как мы помним, в митрополиты в принципе не мог быть избран незнатный человек). В Москву он прибыл в напряженное время – шел Земской Собор и ряд его членов потребовал отмены опричнины. Во главе оппозиции стоял дальний родственник Колычевых. «Соловецкий игумен оказался вовлечен в водоворот событий, развернувшихся в Москве до его приезда» [67]. Филипп присоединился к выступлению земщины и поставил условием своего избрания отмену опричнины. Но кандидата в митрополиты не поддержал Священный Собор епископов, собранный для его избрания. Под давлением коллег Филипп дал клятву не вмешиваться в опричнину (о чем, кстати, позднее умолчал автор его «Жития»), но сохранил за собой право просить за опальных [68]. Затем последовали аресты в земщине.

В 1568 году Филипп предпринял вторую атаку на опричнину. На этот раз митрополит заблаговременно заручился поддержкой собранного им Священного Собора. Но некий «славолюбивый» епископ донес царю о решениях Собора. Грозный выразил недовольство и Филипп вновь оказался в одиночестве [69]. Из девяти епископов – участников Собора - трое прямо высказались против митрополита, остальные скромно промолчали. Царь понял, что церковь не будет возражать, если он пожелает избавиться от беспокойного митрополита. В Соловецкий монастырь отбыла комиссия из двух духовных и одного светского лица для расследования жизни Филиппа в бытность его монастырским игуменом. Новый игумен и десять монахов согласились показать, что Филипп вел морально небезупречный образ жизни (по «Житию св. Филиппа», склоненные «иные ласканием и мздоимством, иные сановными почестями» [70]. Тем временем в Москве продолжались казни, группа «первых вельмож» обратилась за помощью к Филиппу [71]. Тогда митрополит пошел ва-банк.

Последовал знаменитый эпизод в Успенском Соборе. На службу, проводимую митрополитом, пришел царь с группой опричников. Филипп потребовал отмены опричнины: «Неповинно кровь льется христианская, и напрасно умирают». Грозный возразил: «Не знаешь того, что меня мои же хотят поглотить?» [72]. Филипп трижды отказался благословить царя, тот в гневе покинул собор. Были схвачены и казнены многие приближенные митрополита. Следующее столкновение произошло во время крестового хода, на котором один опричник надел тафью - головной убор, осуждаемый церковью как магометанский. Филипп сделал замечание, царь воспринял его как вызов и удалился с хода. После инцидента Филипп покинул митрополичий двор и ушел в монастырь (т. е. окончательно обозначил разрыв с царем), но сан митрополита с себя не снял.

Грозный пригласил в Москву Новгородского архиепископа Пимена – второе после Филиппа лицо в церкви - и поручил собрать церковный Собор для суда над митрополитом. Последний был обвинен в «порочной жизни», хотя один из членов бывшей в Соловках комиссии и не подписал обвинительное заключение. Состоялся суд. Соловецкие монахи «изнесли… многословные речи» против митрополита [73]. Филипп отверг все обвинения, затем попытался прервать суд, объявив, что добровольно слагает с себя чин. Грозный настоял на том, чтобы отречение не было принято до тех пор, пока церковный Собор не признает Филиппа виновным. О низложении митрополита было объявлено во время церковной службы, которую тот вел. Опричники зачитали приговор Собора, сорвали с Филиппа святительскую одежду и отвезли в Тверской Отрочь монастырь (тот самый, в котором некогда был заключен Максим Грек). Через год мимо монастыря прошло опричное войско в походе на Новгород. Грозный безуспешно пытался примириться с Филиппом, затем последний был задушен Малютой Скуратовым.

Выступление Филиппа имело свои политические причины: родовая принадлежность к знатнейшему боярству, связи с аристократической оппозицией. В то же время, он был, бесспорно, одним из наиболее мужественных противников опричнины. Но поддержки у возглавляемой им церкви Филипп не нашел. Епископы предпочли выдать митрополита на расправу, рассчитывая уберечь этим церковь от полного разгрома. Расчет не вполне оправдался. Вскоре после Филиппа пострадал неизменно лояльный к опричнине новгородский епископ Пимен – второе лицо в русской церкви.

Известный поход опричников против Новгорода был фактически направлен и против церковного имущества. Первый погром произошел в Твери, несколько дней было посвящено исключительно разграблению дома тверского архиепископа и монастырей (Таубе и Крузе, Штаден [74]). В Новгороде то же повторилось в значительно больших масштабах. Вступив в город опричники первым делом заняли монастыри и опечатали казну в монастырях и церковных приходах города. Несколько сот попов, игуменов и старцев были заключены «крепко в узах железных» (в дальнейшем арестованных около года держали на «правеже», избиениями вымогая деньги). Затем схватили архиепископа Пимена со свитой, обвинив его в руководстве заговором. Истинные мотивы проявились очень скоро, по приказу Грозного опричники захватили казну архиепископа и сокровища Софийского Собора. Изъятием ценностей руководил царский духовник Евстафий. Пимену Грозный объявил, что женит его на кобыле. Владыку посадили задом наперед на лошадь, дали ему в руки волынку, заставили дуть в нее и таким образом отправили его по дороге в Москву. Последовали казни архиепископских бояр, дворян, служивших в архиепископском полку и их семей. Затем Грозный приступил к монастырскому имуществу, «начал ездить вокруг Великого Новгорода по монастырям» (Летопись). Архимандритов обязали внести по 2 000 золотых, настоятелей – по тысяче, старцев – по 300-500 золотых. После Новгорода опричное войско направилось во Псков. Ряд источников сообщает, что псковский юродивый Никола предсказал царю большое несчастье, если он не покинет город. Благочестивый Грозный отказался от планов устроить в городе погром и поспешил уехать (согласно летописи и немецкой брошюре, царь поверил юродивому после того, как исполнилось одно из его пророчеств – умер царский конь). Легенда умалчивает, что прежде чем покинуть город Грозный дочиста вывез все имущество псковских монастырей: деньги, иконы, драгоценную утварь, колокола, казнил игумена Псково-Печерского монастыря архимандрита Корнилия и его келаря (казначея). Новгородского архиепископа Пимена судил священный Собор во главе с митрополитом, низложил и заточил в монастырь, где Пимен через год умер [75].

Не удивительно, что следующий новгородский архиепископ – бывший архимандрит Чудова монастыря Леонид – прежде всего подумал о восстановлении архиепископской казны. Согласно новгородским летописям, первым его распоряжением стало наложение денежных штрафов на тех попов и монахов, кто осмелится звонить в колокола раньше, чем позвонят в центральном новгородском Соборе св. Софии. Вслед за этим новый пастырь потребовал подарки от подчиненных (те, основательно обобранные опричниками, не могли дать много, Юрьевский архимандрит Феоктист ответил: «Тебе с меня хочется содрать, а мне тебе нечего дать») [76]. В 1572 году, когда Грозный пожаловал некую сумму новгородскому духовенству, Леонид присвоил все себе. В ответ священники объявили самую настоящую забастовку, отказались служить обедни во всех городских церквях. Царь уладил конфликт. Вскоре Леонид потребовал по полтине с софийских дьяков за то, «что дьяки не ходят к началу к церкви» [77]. Подобными действиями Леонид сумел скопить некоторый капитал, что не ускользнуло от внимания светской власти. В 1575 году «епископ новгородский был приговорен к смерти за измену, чеканку монеты и отсылку ее и других сокровищ королям польскому и шведскому, обвинен в содомском грехе, в содержании ведьм, мальчиков и животных и в других ужасных преступлениях. Все его имущество – огромное количество лошадей, денег и сокровищ – было конфисковано в пользу царя, а самого епископа присудили на вечное заключение в погреб» [78]. Перевод капиталов за рубеж, вероятно, выдумка, что касается содержания ведьм – таковые, действительно, были (казнь их отмечена в «Синодике опальных» Грозного) [79]. Возможно, что для хозяйственного архиепископа они служили дополнительным источником дохода. Одновременно с Леонидом пострадали архимандрит Чудова монастыря и протопоп Архангельского собора (последний утоплен).

В 1574 г. Грозный нанес церковным финансам еще один удар – запретил монастырские кабаки: «В котором монастыре учнут не про себя питье держати, для продажного питья, и таких не заповедью надобно смирять, а кнутом прибить, который в монастыре корчму держать учнет» [80]. Но в целом, говоря об антицерковных мероприятиях Грозного, можно отметить их непоследовательность по отношению к основе церковного могущества - ее земельным владениям. В 1581 году царь созвал в Москве церковный Собор, на котором в очередной раз обрушился на церковные хозяйства: «села и пашни и иные земельные угодья епископов и святых монастырей в пустошах изнуряются, из-за пьянственного и непотребного слабого жития многообразного, многие же земли и в запустение пришли». Принимать новые земли было окончательно запрещено: «вотчинникам вотчин своих по душам не отдавать, а давать за них в монастыри деньги… а митрополиту и владыкам и монастырям земель не покупать и в закладе не держать». Однако имеющиеся церковные вотчины были закреплены за церковью: «вотчины, никоторым судом и тяжбою, у митрополита и у владык и у монастырей не емлют и не выкупают» [81]. Возможно, что Грозному навсегда въелись в душу поучения митрополита Макария: бог может простить многое, но за покушение на церковные вотчины «погибель» неминуема.

Примечания.

1. Приселков М. Ханские ярлыки русским митрополитам. – СПб., 1916. – С. 61

2. Там же. - С. 35, 42-49

3. ПСРЛ. Т. 11. – С. 10

4. Жизнеописания достопамятных людей земли Русской. – С. 315

5. ААЭ. Т. 1. - № 9

6. ПСРЛ. Т. 11. – С. 213

7. ПСРЛ. Т. 6. Вып. 2. – С. 91

8. Послание митрополита Ионы к литовским епископам о непризнавании лжемитрополита Григория (Болгарина) // Макарий (Булгаков), Митрополит Московский и Коломенский. История Русской Церкви. Кн.4. Ч.1: История Русской церкви в период постепенного перехода ее к самостоятельности (1240-1589). - М.: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря. -1996. – С. 538; ПСРЛ. Т. 6. Вып. 2. – С. 91; ПСРЛ. Т. 8. – С. 109

9. ПСРЛ. Т. 40. – С. 134

10. ПСРЛ. Т. 6. Вып. 2. – С. 109

11. Там же. – С. 114

12. Там же. – С. 115

13. Там же. – С. 116

14. Там же. – С. 117

15. Там же. – С. 118

16. Случай не единичный. В 1195 году киевский князь Рюрик подарил своему зятю несколько городков, о чем поцеловал крест. Неожиданно те же города потребовал у Рюрика великий князь Всеволод. Митрополит посоветовал Рюрику подчиниться сильнейшему и снял на себя крестоцеловальную клятву (ПСРЛ. Т. 2. – С. 684)

17. А. Карташёв. Очерки по истории Русской Церкви. Т. 1. – С. 360

18. Н. Карамзин. Т. 5. – С. 365

19. Жизнеописания достопамятных людей земли русской: X - XX вв. – C. 324

20. Послания Иосифа Волоцкого. - М.: АН СССР, 1959. - С. 184; 193 – 196

21. А. Зимин. Россия на пороге нового времени: Очерки политической истории первой трети XVI в.. – М.: Мысль, 1972. – С. 337

22. С. Герберштейн. Записки о московских делах // Россия XVI века: Воспоминания иностранцев. - Смоленск: Русич, 2003. – С. 188

23. Акты феодального хозяйства и землевладения. Акты московского Симонова монастыря. – Л.: Наука, 1983. - С. 25

24. Россия XVI века: Воспоминания иностранцев. – С. 176-177

25. Цит. по А. Зимин. Россия на пороге нового времени. – С. 128, 129

26. ЛЗАК. Вып. X. – СПб., 1895. – С. 3

27. Зимин А. Россия на пороге нового времени. – С. 254-255

28. ПСРЛ, Т. 8, С. 270. Кстати, еще пример нарушения крестоцелования из той же эпохи. В 1514 г. Василий III отобрал у западных соседей Смоленск. Православный епископ Смоленска встретил нового князя крестным ходом с чудотворной иконой и, по собственной инициативе, принес ему клятву верности на кресте. Прошел год, московские войска потерпели поражение. Смоленский епископ немедленно снесся с польским королем: «Если ныне пойдешь к Смоленску сам или воевод своих со многими людьми пошлешь, сможешь без труда взять» (ПСРЛ. Т. 8. – С. 258). Вспомним, что аналогичные эпизоды повторялись в истории церкви со времен Киевской Руси.

29. ГБЛ, ф. МДА, № 197; ГПБ, F, I, № 522

30. А. Зимин. Россия на пороге нового времени. – С. 289 – 290, 292

31. В. Иконников. Максим Грек. Вып. 1. – Киев, 1865. – С. 109; Список с судного списка // ЧОИДР. – 1847. - № 7. Отд. 4. – С. 1-13

32. Цит. по Костомаров Н. И. Русская история. – С. 242

33. Цит. по Там же. – С. 245

34. Слово ответно // Цит. по Костомаров Н. И. Русская история. – С. 227-228

35. А. А. Зимин. Переписка старцев Иосифо-Волокаламского монастыря с Василием III. - С. 135

36. Памятники литературы древней Руси: II пол. XVI века. – М., 1986. – С. 221

37. А. Лурье. Русские современники возрождения. – Л.: Наука, 1988. - С. 136

38. Памятники литературы древней Руси: Конец 15 - первая половина 16 века. – М.: Художественная литература, 1986. – С. 351-357

39. ПСРЛ, Т. 34. – С. 26

40. Памятники литературы древней Руси: II пол. XVI века. – С. 625

41. ПСРЛ. Т. 21. Книга степенная царского родословия. Ч.1. – С. 10; Ч. 2. – С. 531, 538, 582, 606

42. Известия англичан о России ХVI в. // ЧОИДР. – 1884. - № 4. – С. 23

43. Цит. по М. Дмитриев. Православие и реформация: Реформационные движения в восточнославянских землях Речи Посполитой во второй половине XVI в. - М., 1990. – С. 57; письмо Бурхера опубликовано Epistolae tigurinae de rebus potissimum ad Ecclesiae Anglicinae Reformationem pertinentibus conscriptae A. D. 1531-1558. – Cantabrigiae, 1848. – P. 448

44. П. Садиков. Опричнина. – С. 254; А. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 3. – М., 1869. – С. 611

45. А. Шлихтинг. Новое известие о России времени Ивана Грозного. - Рязань, 2005. – С. 356

46. Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина. XVI века. – С. 68, 225-227

47. Домострой. – М., 1990. - С. 33

48. А. Богданов. Перо и крест: Русские писатели под церковным судом. – М., 1990. – С. 31

49. Временник Ивана Тимофеева. – СПб., 2004. -- С. 179

50. Осада Пскова глазами иностранцев: Дневники походов Батория на Россию (1580-1581). – Псков., 2005. – С. 424

51. Гамель И. Англичане в России в XV – XVII столетиях // Записки Академии наук. Т. 8. Приложения. – СПб., 1865. – С. 44

52. ПСРЛ. Т. 13. – С. 189

53. Там же. – С. 216

54. Щербачев. Копенгагенские акты. Вып. 1. – С. 139

55. Р. Скрынников. Великий государь Иоанн Васильевич Грозный. Т. 2. - С. 56

56. Там же. – С. 420; ср. А. Курбский. История о Великом князе Московском. – С. 328

57. Е. Шмурло. Россия и Италия. Т. 2. Вып. 2. - Спб., 1913. – С. 246; РИО, Т. 71. – С. 609, 743-744

58. Иоанн Грозный: Антология. – М., 2004. – С. 397

59. А. Шлихтинг. Новое известие о России времени Ивана Грозного. – С. 341

60. В. Ключевский. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. – М., 1993. – С. 133

61. Памятники литературы древней Руси. Вторая пол. 16 в. – С. 22

62. Памятники дипломатических сношений России с державами иностранными. Т. 10. – СПб., 1871. – стб. 305

63. Памятники литературы древней Руси. Вторая пол. 16 в. – С. 36

64. А. Зимин. Иван Пересветов и его современники. – М., 1958. – С. 6-7

65. Стоглав. – Казань, 1912

66. Там же

67. Р. Скрынников. Великий государь Иоанн Васильевич Грозный: Т. 1. – C. 428

68. Запись о поставлении Филиппа; см. Р. Скрынников. Великий Иоанн Васильевич Грозный. Т. 1. – С. 433

69. Жизнеописания достопамятных людей земли Русской. – С. 201

70. Там же. – С. 203

71. Р. Скрынников. Великий Иоанн Васильевич Грозный. Т. 1. – С. 33

72. Жизнеописания достопамятных людей земли Русской. – С. 202

73. Р. Скрынников. Великий Иоанн Васильевич Грозный. Т. 2. – С. 44, 46, 47

74. Иоанн Грозный: Антология. – С. 403; Россия XVI века: Воспоминания иностранцев. – С. 394

75. Там же. – С. 68-74, 83, 88-89, 108-109

76. Новгородские летописи. – СПб., 1879. – С. 109, 113; Р. Скрынников. Царь Иоанн Грозный. Т. 2. – С. 123

77. Новгородские летописи. – СПб., 1879. – С. 102-103, 117-118; Р. Скрынников. Царь Иоанн Грозный. Т. 2. – С. 123

78. Д. Горсей. Путешествия сэра Джерома Горсея // Россия XVI века: Воспоминания иностранцев. - Смоленск: Русич, 2003. – С. 326

79. Р. Скрынников. Царь Иоанн Грозный. Т. 2. – С. 428

80. Акты Исторические. I, 191; И. Т. Прыжов. История кабаков в России. – М., 1991. – С. 50

81. ААЭ. Т. 1. - № 308

82. ПСРЛ. Т. 14. – С. 2

Приложение: Монастыри

а) Монастырские доходы

«Корпорации тунеядцев, живущие за счет поддерживаемого ими народного суеверия» - определение, данное в 1908 г. историком Н. М. Никольским [1], относится к православным монастырям (хотя в принципе можно применить его и к христианской Церкви в целом). Более деликатно тунеядство монашества было сформуливано в указе Федора Алексеевича. «В царствующем его Великого Государя граде Москве и во всех градах от предков его Государских, Великих Государей Царей и Великих Князей Российских, состроены монастыри на прибежище желающих восприяти чин монашеский, на тихое и безмолвное пристанище, дабы весьма чужду быть мирских пристрастий, а на пропитание тех благоизволяющих, приходящих в те состроенные монастыри, даны многие села и деревни и всякое довольства, чтобы все имели пищу и одежду готовую и не помышляли бы ни о чем кроме душевного спасения» [2].

Как же жилось святым подвижникам, покинувшим наш суетный мир ради суровой жизни в постах и молитвах? Что тут говорить, тяжко жилось (особенно, после слишком сытного обеда).

Первое известие об основании монастырей относится к 1037 году, когда две обители основал Великий князь, который «и другие церкви ставил по градам и местам, поставляя в них попов и давая им от имения своего доходы». Монастырские богатства росли снежным комом – каждый искренне верующий грешник знал, что кратчайший путь в рай лежит через денежный или земельный вклад в монастырь. «Известна древнерусская распущенность; при смерти сознавалась ее опасность, и умирающий старался постричься в ангельский образ, постригался монахом в готовый монастырь; я не знаю древнерусского князя, который бы умер мирянином, то же бывало часто и в среде частных землевладельцев. Мирянин, умирая или постригаясь, делал обыкновенно вклад в монастырь, князь и служилые люди жертвовали преимущественно землей, вотчинами. Вот путь и средства, которыми церковь собрала в своих руках к XVI в. обширные земельные имущества» [3].

Для примера, небольшая семейная хроника княжеских вкладов в Киево-Печерский монастырь. Изяслав подарил монастырю «гору», под строительство монастырских зданий. Его сын Ярополк «отдал все имение свое, Небльскую волость, и Деревскую, и Луцкую, и около Киева». Зять Ярополка Глеб «дал вклад 600 гривен серебра и 50 гривен золота». Супруга Глеба и дочь Ярополка «дала вклад 100 гривен серебра и 50 гривен золота, а по своей смерти дала княгиня 5 сел с челядью и все, вплоть до головного убора» [4].

Давали, как уже говорилось, не только князья. Некий Климент, в завещании написанном около 1270 года, оставил монастырю св. Георгия два села, а собственной супруге предложил жесткие условия: «А свою жену приказываю игумену Варлааму и всей братии… про се кланяюсь игумену и всей братии: если жена моя пострижется в черницы, то выдайте ей четверть, от не будет голодна; если того не послушает, то нечто меньшее дадите ей. Хотя подо мной что останется, или лошак или оружье, то все даю святому Георгию» [5]. Неопределенное «нечто меньшее» звучало угрожающе для вдовы.

Нередко в монастырях изготовлялись поддельные грамоты о даровании им земель и сел. Академик Д. С. Лихачев пишет, что «в наших рукописных хранилищах имеется довольно много подложных документов. Таковы, например, поддельные грамоты русских князей монастырям - вроде грамоты Андрея Боголюбского Киево-Печерской Лавре, или грамоты Дмитрия Донского Троице-Сергиеву монастырю» [6]. Зимой 1487/1488 г., в Москве били кнутом на торгу архимандрита Чудова монастыря (летописец деликатно не называет его имени) за подделку грамоты покойного князя Андрея Меньшого о передаче земли монастырю [7].

С 11 века монастыри начали защищаться от нахлынувших толп, жаждущих дарового хлеба. От поступающего в монастырь стали требовать солидный вклад. Житие св. Феодосия Печерского (1036-1074) повествует о том, как он пытался вступить в какой-нибудь из киевских монастырей, «но нигде не приняли скромного, бедно одетого отрока». Упрямый Феодосий ушел жить к пещернику Антонию, где постепенно собрал группу таких же бедняков. Со временем Феодосий «собрал средства по Благодати божией» для строительства полноценного монастыря «и переселились туда братия из пещеры». Очень скоро и этот монастырь, за счет княжеских подарков, оброс селами. В Патерике монастыря рассказывается о том, что в «одной веси монастырской» скот отказывался есть. Св. Феодосий лично отправился в хлев, помолился и скот бодро ринулся к кормушке. В «Житие Феодосия» попала и другая легенда о божьем покровительстве монастырскому имуществу: когда разбойники напали на одно из сел Печерского монастыря, село вознеслось в воздух и разбойникам осталось лишь в недоумении задирать глаза к небу. «Печерский патерик», рассказывая о смерти Феодосия, сообщает, что к умирающему игумену были вызваны и те, «еже и в селах или на иную какую потребу отошли» и игумен наставлял их «пребывать каждому в порученной ему службе со всяким прилежанием» [8].

Доходы монастыря от сел были самыми разнообразными. Княжеская дарственная Юрьевскому монастырю в 1130 году перечисляет: дань, виры (штраф за убийство свободного человека) продажи (тоже штраф за преступления) и вено (плата за девицу, отданную замуж за человека, не зависящего от монастыря) [9].

В 1391 году крестьяне Константино-Еленинского монастыря пожаловались митрополиту Киприану на то, что игумен обкладывает их слишком многими работами и пошлинами, которых в прежние времена не бывало. Киприан досконально изучил вопрос и ответил, что крестьяне должны всего-лишь: обряжать церковь, огораживать тыном монастырский двор, строить внутренние хоромы [10], пахать на земле игумена, сеять, жать и свозить ему урожай, косить монастырской скотине сено, весной и зимой ловить рыбу, осенью охотиться на бобров, безлошадные крестьяне - молотить рожь и варить монахам пиво, прясти лен и изготавливать сети для неводов. Грамоту митрополита подписал также и великий князь, «пожаловал игумена по этой грамоте» [11].

Для получения полной картины монастырских доходов рассмотрим хозяйственные книги Чудова монастыря в Москве за 1585/86 годы (дошедшие до нас практически в целом виде). Сначала (по тем же книгам) покупательная способность рубля: четверть пшеницы (70 кг.) – 46 копеек, пуд масла – 60 копеек, пуд меда – 50 копеек, сто свежих окуней – 15 копеек, две тысячи кирпичей – 1 рубль 80 копеек, сорок двусаженных бревен – 68 копеек, воз сена – 25 копеек. Теперь доходы.

На первом месте, вклады и пожертвования – 578 рублей. Поводы самые разнообразные. За поминание родителей – два рубля. Более высокая плата взималась за погребение родственника в монастыре (тоже, по представлениям верующих, способствующее спасению души): от десяти до тридцати рублей [12]. Вдовый поп Семен дал десять рублей «и за тот его вклад в Чудове монастыре постригли и в келье устроили». Типичная для всех монастырей запись - «месяца июля в первый день разделили кружку от чудотворцевы раки молебных денег. И из той кружки взято в казну половина, тридцать три рубли и 50 копеек, а другую половину взяли на раздел архимандрит Христофор с священники и с дьяконы. Да из той же кружки взято из обеих половин на ладан четыре рубли денег». «Чудотворцеву кружку» делили всякий раз когда накапливалось более шестидесяти рублей (можно представить, с каким предвкушением ждала этого момента братия) – в рассматриваемый год трижды. Наконец, неожиданный подарок, благочестивый государь Федор Иванович прислал двести один рубль с полтиною, из коих архимандрит взял пятнадцать рублей, священники – по шесть рублей, дьяконам досталось по четыре рубля, а всякая мелочь (т. н. старцы) получила по 72 копейки на брата.

На втором месте поступления от крестьян – 566 рублей. В основном, оброк, но есть и два рубля с копейками пени за то, что некий крестьянин «обесчестил старца Еремея».

На третьем месте – торговля (скотом, золотыми прикладами к иконам, пожертвованными в монастырь вещами, даже «шубкой» с похороненной в монастыре женщины) – 343 рубля. Особо стоит отметить торговлю «чудотворным медом», «что народ емлет на исцеленье». Обычная для средневековья коммерция: монастырь закупал обычный мед, в монастыре продукт становился чудотворным, и в качестве такового продавался паломникам (Чудов монастырь торговал чудотворным медом до 1722 года). Основная часть покупаемого меда все же расходовалась на внутренние нужды, «в пивную подделку». «Как и другие монастыри, Чудов монастырь был крупным потребителем меда, который в те времена использовался для приготовления пива» [13].

И последний крупный источник дохода – ростовщичество. За указанный период монастырь дал взаймы 55 рублей, и получил с должников 243 рубля. Первоначально христианское духовенство на Руси объявило ростовщичество грехом. Разбогатев, церковь сделала его обычным источником своего дохода. Проценты платили не только деньгами, но и работой (например, в особый разряд челяди выделялись те, «кто рост дает» [отрабатывает проценты] в духовной грамоте митрополита Алексея Чудову монастырю 1377 года). Ростовщическая деятельность монастырей продолжалась до 20 века [14].

В XVI веке началась борьба властей против дальнейшего роста монастырских земель и доходов. В 1551 году последовали запрет монастырям давать деньги в рост (не соблюдаемый) и требование обязательного участия их в выкупе пленных (для этого собирались специальные полоняничные деньги). 11 Мая того же года - указ о конфискации всех земель и угодий, переданных боярской думой церкви после смерти Василия III. Церкви запрещалось приобретать новые земли без разрешения царя, князьям запрещено завещать церкви земли без разрешения его же. Родственникам разрешалось выкупать завещанные монастырю земли, по цене указанной в завещании. 1562 - Уложение о княжеских вотчинах. Запрет продажи и мены старинных родовых земель. Все родовые земли, доставшиеся монастырям, конфисковались в казну. 1581 – церкви запрещено приобретать новые вотчины каким бы то ни было способом. Уложение 1649 года также запрещало жертвовать новые земли в монастыри. Разрешался только обмен. Жаждущие искупления грехов бояре шли на мелкие хитрости: обменивали заселённые территории на пустоши или большие участки земли на меньшие. Наиболее выгодная для церкви сделка произошла в 1691 году, когда княгиня Воротынская отдала патриарху подмосковное село Кусково и 151 крепостную душу в обмен на икону Богоматери. Наконец, «имели место и факты занятия земель с нарушением земельных прав других лиц. Так, в 1678 г. на монахов Трифонова монастыря (ныне – г. Вятка) поступила жалоба от крестьян, у которых силой были отобраны сенокосы и рыбохозяйственные водоемы» [15]. В середине века был учрежден независимый от церкви Монастырский приказ для управления монастырскими землями, но церковь быстро добилась его закрытия.

Всерьез взялся за благочестивых тунеядцев Петр I. В 1701 году был восстановлен Монастырский приказ. В 1702 году монахов лишили права распоряжаться вотчинными доходами, каждому монаху стал выдаваться денежный и хлебный оклад (в указе отмечалось, что монахи «чужие труды поедают»). В 1705 году денежный оклад был сокращен вдвое. В 1715 году на освободившиеся штатные места стали помещать отставных солдат, освобожденных от службы по ранению и душевнобольных. В 1720 году ряд мелких монастырей был закрыт. В 1724 году Синод уточнил указ 1715 года – на каждых 2-3 монахов помещать по одному инвалиду или больному. Лишних монахов предписывалось использовать в сельском хозяйстве, «дабы сами себе хлеб промышляли» [16]. При преемниках Петра церковь добилась некоторого отката назад, в частности, закрытые монастыри были вновь открыты. Петр III решился отобрать церковные вотчины, что послужило Екатерине одним из поводов к перевороту.

Однако уже в 1764 году, к разочарованию церкви, последовала секуляризация: «по последней ревизии оказалось всех архиерейских, монастырских и церковных крестьян 910 866 душ, и управление столь великого числа деревень духовными, часто переменяющимися властями, происходило тем самым домам архиерейским и монастырским тягостное, а временем, или за расхищением служками, или и за незнанием прямого хозяйства деревенского, беспорядочное и самим крестьянам разорительное» [17]. Вотчины были переданы государственной коллегии, которая стала выплачивать монастырям фиксированный оклад. Число монахов, как уже говорилось, резко уменьшилось, около 600 монастырей исчезло с карты России (по подсчетам историка Г. Прошина – из 1072 уцелело 483 [18]. Жизнь монахов стала значительно скромнее. Монахи и монашки небольших обителей оказывались вынуждены бродить по окрестностям, выпрашивая милостыню [19]. В то же время, нельзя сказать, что святые братья и сестры совсем бедствовали. Более 200 монастырей получали жалованье из казны. Монастыри 1-го класса (всего - 19, штат монахов – 33 человека на монастырь) получали в среднем 2 500 рублей на монастырь. Монастыри 2-го класса (всего – 59, штат – 17 человек на монастырь) – по 1500 рублей в год. Монастыри 3-го класса (всего – 145, штат – 12 монахов) – по 950. Вне классификации стояли две Лавры: Троице-Сергиева и Александро-Невская (по 10 000 рублей). Жалованье настоятеля, как и в дореформенный период, в несколько раз превышало жалованье простого монаха. Характерно, что в 1879 году цензура запретила публикацию в академическом календаре статьи «Доходы монастырей», за то, что в ней «говорится об огромных доходах монастырей, не приносящих почти никакой пользы» [20]. 22 декабря 1897 г. жена члена совета министра внутренних дел А. В. Богданович записала в дневнике: «Был у нас иеромонах Антоний. Про жизнь лаврских монахов он сказал, что они ничем не заняты, полное у них довольство и изобилие; обеды у них в 5 блюд, получают они по 2 тыс. рублей в год на свои собственные расходы, живя на всём готовом, имеют ещё от 200 до 250 руб. наградных к праздникам Рождества и Пасхи и, несмотря на подобную обеспеченность, жалуются, что им нечем жить. Взаправду про этих монахов можно сказать, что с жиру бесятся. Это при готовой квартире, отоплении, освещении, готовом столе два раза в день иметь 2500 руб. для одежды, так как предполагается, что монахи должны жить в монастыре и ходить только в церковь, куда девать такую сумму?! [Е. Ш.: Тут надо добавить, что 2500 рублей в год в то время получали профессора университетов, жалованье вице-губернаторов составляло 4500 рублей]» [21].

Из внештатных доходов особо стоит отметить приношения паломников-богомольцев. Из письма шотландки К. Вильмот о той же Троице-Сергиевой Лавре в начале 19 века: «Хотя Екатерина подрезала крылья святому братству, отобрав у монастыря за пустяковое возмещение 70 тысяч крестьян [неточность: Лавра на момент секуляризации владела 100 000 крестьян], монахи, отрекаясь от суеты мира, ежегодно получали 20 тысяч рублей дохода от паломников, которые толпами прибывали со всех губерний империи, чтобы приложиться к мощам св. Сергия, лежащим в чудотворной раке» [22]. О Соловецком монастыре гидрограф С. В. Максимов в середине 19 века писал: «При мне высыпали из кружек богомольческие подаяния, скопившиеся в полтора почти месяца» «В урожайные года вынимают из кружек за этот срок по 95 тысяч рублей монетой». «Сверх того, каждый богомолец покупает просфору, платит за чернила, которыми пишутся имена родных на исподке просфоры, платит за писанье, если сам не умеет. Лубочные картинки монастыря стоят 25 копеек серебром вместо пяти назначенных» [23]. Вновь создаваемые монастыри получали от государства по 100-150 десятин земли на обитель, мельницы, рыбную ловлю, лесные угодья [24]. По новому кругу пошли дары и вклады богатых кающихся. Известна эпиграмма Пушкина на дочь Алексея Орлова (фаворита Екатерины) Анну:

Благочестивая жена

Душою богу предана

А грешной плотию

Архимандриту Фотию

Крупнейшая помещица России А. А. Орлова-Чесменская потратила на монастыри почти все свое состояние. На постройки в Юрьевом монастыре (архимандритом которого был упомянутый Фотий) – 700 тысяч рублей. Туда же на раку св. Феогноста – 500 тысяч; на помин лиц, «близких к отцу Фотию», - 250 тысяч. Еще около 500 тысяч пошло на питание братии (процентный вклад в банк), на разного рода благоустройство. Раки на средства Орловой возводились в Киево-Печерской Лавре, Киевском Златоверхом монастыре и других. В завещании Орлова отказала по 5 тысяч рублей каждому монастырю в России [25].

Московская купчиха Мазурина особое внимание уделяла Ивановскому монастырю. В сер. 19 века Мазурина вложила в обитель 300 000 рублей, затем вносила по 1500 рублей ежемесячно.

Продолжали брать деньги за поминовение души (Александро-Невская Лавра брала за «вечное поминовение» до 1 000 рублей с покойника), за места на монастырском кладбище (в нач. 20 в. брали от 50 до 500 рублей) [26].

Монастыри усердно приобретали новые земли, и не только покупками. Николай II только в 1916 г. подарил монастырям и архиерейским домам 3609 десятин казенных земель [27]. К 1917 году святые обители успели заново накопить около миллиона десятин земли. Это приводило, в частности, к столкновениям с крестьянами. Типичен конфликт, возникший в 1903 г. между Спасо-Преображенским Толшевским монастырем и крестьянами села Желдаевки из-за монастырских лугов. По мнению крестьян, «монахи подпоили водкой их отцов и последние этот свой луг подарили монастырю. Но отцы их не нуждались в земле и потому могли подарить луг монастырю, а они сильно нуждаются в земле и потому желают луг свой возвратить от монастыря» [28]. Надо отметить, что в период, когда луг числился за монастырем, работать на нем должны были, конечно, не монахи: «в течение всего 1902 г. … уборку сена и отавы с лугов монастыря и для монастыря, по примеру весьма многих прежних лет, производили крестьяне с. Желдаевка» [29]. Крестьянам такое положение дел надоело. «По удостоверению архимандрита монастыря Нафанаила, несколько крестьян с. Желдаевка в мае месяце 1902 г. вызвали эконома монастыря на монастырский луг и предложили ему вместе с ними провести новую межу между землями их, крестьян, и монастыря». Эконом отказался и крестьяне «прекратили свои домогательства, ссылаясь эконому на то, что теперь это неудобно, потому что на место волнений крестьян уже были вызваны войска» [30]. Но в 1903 году сельский сход вынес «приговор о том, чтобы монастырский луг косить всем селом в свою пользу», в апреле 1903 г. крестьяне «огородили его и перекопали дорогу, ведущую на луг со стороны монастыря» [31]. Настоятель Спасо-Преображенского монастыря проникся жалостью к заблудшим душам и 6 мая того же года предложил губернатору: «так как крестьяне бунтуют другой год и дошли в дерзости и неповиновении до высшей степени… то переселить их всех и с семействами на счет правительства в Сибирь» [32]. Предложение доброго пастыря не прошло, дело завершилось присылкой войск и массовой поркой крестьян, пойманных на сенокосе [33].

До 1865 г. монастыри использовали крестьян, выделяемых им государством, также и в качестве бесплатной прислуги. Крестьяне, приписанные к Соловецкому монастырю для работы в нем, вели следующий образ жизни. Рабочий день начинался в 3 часа утра и заканчивался в 9 часов вечера. В праздничные дни работа не прекращалась и, как жаловались работники, у них не хватало времени даже на починку платьев и обуви. В год им выдавали от 40 до 80 рублей жалованья, но за каждый день болезни вычиталось по 30 копеек. На побывку в родные семьи крестьяне отпускались раз в три-пять лет. Их дети, едва достигнув совершеннолетия, также забирались в монастырь на работы, и семьи оставались совсем без работников. Когда через 30-40 лет подобного режима крестьяне теряли работоспособность, игумен, наконец, отпускал их (не заботясь о том, на какие средства они будут доживать свои дни). В 1834 году двадцать пять крестьян послали царю жалобу. Из императорской канцелярии прошение передали в Синод, оттуда, в свою очередь, рекомендовали настоятелю впредь не доводить работников до жалоб [34].

В 1865 г. крестьян освободили от повинности служить монастырям. За это казна стала ежегодно выплачивать монастырям «в виде компенсации» 186.200 рублей для найма слуг. В 1889 г. 476 монастырей имели 26 000 наемных работников. Чтобы обработать необозримые монастырские поля этого количества, однако, не хватало. По данным Св. Синода на 1 января 1917 г. 276 усадебных и пахотных монастырских угодий сдавались в аренду [35].

б) Сопротивление крестьян

Если светские владельцы имели много других земных забот, отвлекающих их от сдирания с крестьянина последней шкуры, то у монахов досуга было более чем достаточно. Монах Вассиан Патрикеев так говорил о своем сословии: «Вместо того, чтобы питаться от своего рукоделия и труда, мы шатаемся по городам и заглядываем в руки богачей, раболепно угождаем им, чтоб выпросить у них село или деревеньку, серебро или какую-нибудь скотинку. Господь повелел раздавать неимущим, а мы, побеждаемые сребролюбием и алчностью, оскорбляем различными способами убогих братьев наших, живущих в селах, налагаем на них лихву за лихву, без милосердия отнимаем у них имущество, забираем у поселянина коровку или лошадку, истязаем братьев наших бичами или прогоняем их с женами и детьми» [36].

«Прогоняли убогих братьев наших, живущих в селах», видимо, все-таки редко – кто же тогда будет работать? Чаще бывали противоположные случаи, когда крестьяне сами оставляли монастырские земли, а игумен бросался за помощью к князю. Собственно с княжеских грамот монастырям началось ограничение права перехода крестьян от одного феодала к другому, законодательное оформление крепостного права. Например: «Бил мне челом игумен Троице-Сергиевого монастыря Спиридон, что из их сел из монастырских из Шухобальских вышли крестьяне сей зимой. И я, князь великий, дал пристава… И где пристав мой их наедет в моих селах или в слободах, или в боярских селах и слободках, и пристав мой тех их крестьян монастырских опять выведет в их села, в Шухобальские, да посадит их по старым местам, где кто жил» (указ 1467-1474, марта 23). С ссылок на жалобы настоятелей монастырей («Бил мне челом игумен… что у него переманивают людей»; «Бил мне челом игумен… что у него переманивают людей монастырских») начинаются первые княжеские грамоты о переходе крестьян только в Юрьев день (Уставная грамота Михаила Белоозерского 1450 г., Указная грамота Великого князя Ивана Васильевича 1463-1468 гг.) [37]. В 1605-1614 гг. из Троице-Сергиевого монастыря бежали 140 крестьян одного только Владимирского уезда – более четверти всех уездных крестьян. Из «свозных книг» монастыря видно, что около половины «беглых» ушло за «детей боярских», в дворянские имения [38]. В 1621-25 гг. три четверти крестьян покинули Карачунский монастырь Воронежского уезда. По показаниям оставшихся крестьян: «Да игумен Варсонофий заехал [застал] в монастырской вотчине крестьян 60 ч., 10 бобылей да 10 чел. детенышов [детеныши - монастырские крестьяне, не имевшие собственной пашни], а ныне де в той монастырской вотчине осталось крестьян только 15 человек да 4 бобыля, а те де крестьяне и бобыли разошлись от его, Варсонофиевой изгони, а не от государевых податей, потому что их бивал и мучил и на правеже ставливал. И ныне те крестьяне живут в Воронежском уезде и в иных городах за разными помещики» [39]. Жизнь в светских вотчинах очевидно была для крестьян более привлекательной, чем под крылом у духовных отцов.

Жития святых сохранили много сведений о столкновениях крестьян и основателей монастырей. Типичен рассказ о преп. Арсении Комельском: «враг настроил против святого крестьян, которые не хотели, чтобы на их земле возникла обитель. Злые люди оскорбляли святого и угрожали убийством. Преподобный терпел обиды с кротостью и смирением. Однажды крестьяне пришли в келию святого и, не застав его там, убили его келейника. Тогда преподобный Арсений ушел из Комельского леса». Когда, в нач. 16 в. преподобный Даниил Переяславский решил основать новый монастырь, сельчане «с дрекольем пришли и не давали инокам копать землю для ограды и, противясь, говорили святому: «Почто на нашей земле поставил монастырь? Или хочешь землями и селами нашими обладать?». «Что и сбылось впоследствии» [40], довольно добавляет монах-автор. Основатель Сийского монастыря Антоний в 1543 году писал, «что соседние крестьяне чинят старцам всяческие обиды», «пожары-деи от них бывают не один год, а сожгли-деи у них в монастыре четыре церкви» [41]. Два преп. Адриана: Андрусовский (1549 г.) и Пошехонский (1550 г.) убиты. Преп. Нил Столбенский (1554 г.) спасся живым из подожженного вокруг него леса. Преп. Агапит Маркушевский (1578 г.) убит крестьянами и тело брошено в реку. Перед этим он ходил в Москву просить у царя принадлежащей крестьянам земли на мельницу. У этой мельницы и был убит. Далее Симон Воломский (1613 г.) убит крестьянами. Такая же участь постигла Иова Ущельского (1628 г.). Преп. Диодор Юрьегорский (1624 г.) был изгнан и избит и, наконец, преп. Леонид Устьнедумский, также изгнанный, должен был перенести свою обитель с горы в болото. В. О. Ключевский, прекрасный знаток житийной литературы, изучивший около 250 агиографических произведений о жизни более чем 170 древнерусских святых, сообщает, что «рассказы об озлобленном отношении окрестных обывателей к строителям монастырей, их опасения потерять земли и угодья не редки в древнерусских житиях». Он же описывает подробности смерти Симона Воломского. Симон строит церковь, крестьяне сжигают ее. Симон строит другую церковь, тогда крестьяне захватывают монаха и просьбами, угрозами и даже пытками стараются выманить у него жалованную князем грамоту и наконец убивают его. В. О. Ключевский говорил, что крестьяне с большим опасением следили за деятельностью устроителей новых монастырей: «...сей старец близ нас поселился, по мале времени завладеет нами и селитвами нашими; на нашей земле монастырь поставил и пашню строит и хочет завладеть нашими землями и селами, которые близ монастыря» [42].

На этом фоне продолжалось законодательное оформление крепостного права. Наиболее ранние сведения о закрепощении крестьян историк С. Б. Веселовский обнаружил в приходно-расходных книгах нашего старого знакомого - Иосифо-Волоцкого монастыря. В 70-е гг. 16 в. множество крестьян покидало монастырь, несмотря на то, что им приходилось уплачивать специальную пошлину – т. н. «пожилое». Максимальное число выходных записей пришлось на весну 1580 г., но с осени 1581 г. записи о выходе прекратились вовсе. Существует два объяснения. Р. Г. Скрынников предположил, что записи исчезли в связи с тем, что разорившиеся крестьяне не могли больше выплачивать монахам «пожилое» [43]. Это объяснение годилось бы, если бы число крестьян, уплачивающих «пожилое», сокращалось постепенно. Но в данном случае произошел резкий скачок от максимального числа покинувших монастырь к полному прекращению крестьянских выходов. Более обоснованное объяснение, которого придерживался и С. Б. Веселовский – 1581 год Иван Грозный объявил «заповедным годом», запретным для перехода крестьян от одного хозяина к другому. Иосифо-Волоцкому монастырю нововведение настолько понравилось, что он прекратил выход крестьян навсегда. При сыне Грозного, Федоре Иоанновиче, последовало окончательное закрепощение крестьян. Монахи опять-таки были обеими руками за, от 1595 г. сохранилось прошение старцев Пантелеймонова монастыря в Новгороде, в котором довольные святые отцы ссылались на то, что: «Ныне по-твоему царскому указу крестьянам и бобылям выхода нет» [44]. В том же году Иосифо-Волоцкий монастырь столкнулся с сопротивлением крестьян. Некий чернец Антон (возможно, нестяжатель или выходец из крестьян) научил «крестьян монастырских не слушать приказчиков и ключников монастырских и монастырских дел никаких не делать: хлеба молотить и в монастырь возить и солоды растить и дани монастырские давать». Крестьяне «приказчиков и ключников начали бить и дел монастырских не делать и оброчных денег не давали, леса монастырские заповедные принялись рубить» [45]. Игумен «велел крестьян острастить и смирить», обратился за помощью к светской власти, крестьян привели в повиновение. О судьбе чернеца Антона источник умалчивает.

В Смутное время столкновения крестьян с монастырями отмечались многократно [46]. Рассмотрим подробно волнения в Антониево-Сийском монастыре [47]. В 1578 г. царь подарил монастырю 22 ранее независимых деревни. Крестьяне скоро почувствовали разницу между свободой и рабством. Для начала монастырские власти «учали с них имати насильством дань и оброк втрое»: вместо 2 рублей 26 алтын и 4 денег по 6 рублей 26 алтын и 4 деньги. «Да сверх дани и оброку на монастырские труды имали на всякое лето с сошки по 3 человека», «да сверх того они, крестьяне, зделье делали» – пахали землю и косили сено на монастырь. Наконец, монахи «поотнимали лучшие пашенные земли и сенные покосы и привели к своим монастырским землям», «а у иных крестьян они, старцы, деревни поотнимали с хлебом и с сеном, и дворы ломали и развозили, а из их деревень крестьяне от того игуменова насильства, з женами и з детьми из дворов бежали». Но далеко не все крестьяне готовы были бежать с собственных земель из-за монашеской жадности. В 1607 г. монастырский игумен подал царю челобитную: «Монастырские крестьяне ему, игумену, учинились сильны, наших грамот не слушают, дани и оброку и третного хлеба им в монастырь не платят, как иные монастырские крестьяне платят, и монастырского изделия не делают, и ни в чем де его, игумена с братией не слушают, и в том ему, игумену чинят убытки великие». У Шуйского и без того хватало проблем с Болотниковым и Лжедмитрием II, поэтому в 1609 г. монастырь принялся решать свои проблемы сам, организуя карательные экспедиции. Старец Феодосий с монастырскими слугами убили крестьянина Никиту Крюкова, «а живота остатки [имущество] в монастырь взяли все». Старец Роман «со многими людьми, у них крестьян, из изб двери выставливали и печи ломали». Крестьяне, в свою очередь, убили нескольких монахов. Победа осталась за монастырем.

Антимонастырские бунты в итоге стали одной из причин конфискации монастырских вотчин при Екатерине II. За 30-50 гг. есть данные об открытых восстаниях по 7 губерниям. Они следующие: помещичьи крестьяне – 37 восстаний, монастырские – 57, т. е. в полтора раза больше (притом, что церковных крестьян в России, напротив, было в два раза меньше, чем помещичьих) [48]. Несколько примеров.

В 1750 году вспыхнуло восстание крестьян Богородице-Алексеевского монастыря против притеснений игумена Исайи. Восстание возглавил крестьянин Г. Пырсиков. Результатом восстания было снятие Исайи с должности. В 1761 вспыхнуло новое восстание крестьян того же монастыря. Крестьяне были усмирены и их вождь Г. Пырсиков арестован.

В 1756 г. взбунтовались крестьяне Николо-Угрешского монастыря. Прежде всего, крестьяне подали на монастырского игумена Иллариона челобитную: 1. «всегда содержит в тяжких и непрестанных работах… и в святую пасху и в другие воскресные, праздничные и торжественные дни… приставленные к тем работам монахи и слуги по приказу его, игумена, бьют нас, нижайших, беспощадно. И от таковых всегдашних и беспрестанных работ и своей крестьянской исправлять нам некогда»; 2. «берет с нас, имянованных, как старост, так и крестьян, всякие немалые денежные взятки [перечисляются восемь видов незаконных денежных поборов]… и ежели кто при взыскивании вышеписанных излишних поборов станет объявлять в платеже невозможность, тех бъет и немилостиво езжалыми кнутами и держит в цепи» [49]. Крестьяне силой освободили арестованных из монастырской тюрьмы, напали на присланную в помощь монахам воинскую команду и осадили монастырь. В конце-концов, игумен Иларион был переведен в другое место, монастырю запретили незаконные поборы, но новый игумен Варлаам сурово преследовал крестьян, жаловавшихся на его предшественника.

С 1756 по 1767 гг. продолжалось восстание в селах Новоспасского монастыря в Шацком уезде [50].

В 1762-1764 гг. произошло восстание далматовских монастырских крестьян, позднее названное историками "дубинщиной". 21 марта 1762 г. появился указ Петра III "О монастырских штатах". Этот указ вносил какое-то облегчение в жизнь монастырских крестьян. Вместо прежних, многочисленных натуральных повинностей, они должны были уплачивать монастырям лишь денежный оброк по 1 рублю в год с души. Однако недолго крестьяне пользовались этой льготой. Вступившая на престол Екатерина II вскоре отменила указ "О монастырских штатах" и издала новый - о возвращении бывших монастырских крестьян и земель во владение монастырей [51]. Началось массовое выступление крестьян против возврата их в монастырь. В мае 1763 года выступление крестьян переросло в вооруженное восстание. Это восстание было одним из самых крупных выступлений крестьян Зауралья. Крестьяне вооружились дубинами, косами, пилами, кистенями. В течение двух лет они держали в осаде монастырь.

Всего в начале правления Екатерины бунтовало более 100 000 монастырских крестьян. Решению Екатерины о секуляризации церковных земель предшествовали многочисленные челобитные монастырских крестьян о переводе в государственные или дворцовые [52].

в) Монастырские нравы

Англичанин Горсей передал следующую речь Ивана Грозного, обращенную на Соборе 1580-81 гг. к «знатнейшим архимандритам и игуменам знатнейших и богатейших монастырей и святых обителей»: «Дворянство и народ вопиют к нам со своими жалобами, что вы, для поддержания своей иерархии, присвоили себе все сокровища страны, торгуете всякого рода товарами. Пользуясь привилегиями, вы не платите нашему престолу ни пошлин, ни военных издержек… захватили себе в собственность третью часть, как оказывается, городов, посадов и деревень нашего государства вашею хитростью, волшебством и знахарством. Вы покупаете и продаете души нашего народа. Вы ведете жизнь самую праздную, утопаете в удовольствиях и наслаждениях: дозволяете себе ужаснейшие грехи, вымогательства, взяточничество и непомерные росты. Ваша жизнь изобилует кровавыми и вопиющими грехами: грабительством, обжорством, праздностью, содомским грехом; вы хуже, гораздо хуже скотов. Ваши молитвы не могут быть полезны ни мне, ни моему народу» [53].

«Хуже скотов»… Справедлива ли такая оценка святых отцов? Увы, сообщения источников о монастырских нравах подтверждают старую истину о праздности, как матери всех пороков.

На первом месте в списке свидетелей обвинения стоит сама церковь – «пороки монашества неоднократно обличались духовными иерархами на всем протяжении русской истории» [54].

Проблема содомии, неизбежная в противоестественных условиях монастырской жизни, впервые отмечается в 12 веке, в «Правиле двум монахам»: «Если два чернеца лягут на единую постель, то да нарекутся блудниками» [55].

Первое обличение пьянства монашествующих относится к более раннему времени. В «Правилах» митрополита Иоанна (11 в.) упоминаются пиры в монастырях, на которых «пьют черницы и чернцы» [56]. В 12 веке епископ Кирилл Туровский призвал монахов «не ослабеть в объедении, и пьянстве, и плотских желаниях» [57], обобщая все характерные для монастырей пороки. В дальнейшем. тема пьянства пронизывала все русские монастырские уставы [58]. В то же время исследователи отмечают, что «утверждавшийся в общежительных обителях Иерусалимский устав не исключал ритуальное питие «в неделю или в господские праздники, или в другая нужная утешения». Становились традицией и возлияния на поминальных тризнах, обусловленных волей завещателя, сделавшего в монастырь вклад по себе и своим ближним» [59].

В 1410 г. митрополит Фотий запретил совместное жительство монахам и монахиням. Единственным мужчиной в женском монастыре, по Фотию, должен был бы священник для священнодействий, причём священник непременно женатый, а не вдовый –ситуации: «среди баб, один прораб» Фотий не хотел [60]. Устав мужского Соловецкого монастыря святых Зосимы и Савватия (15 в.) узаконил «дабы не токмо в монастыре женского полу, но и мущин без бород, також-де и скотов женскаго полу на тамошнем острову содержать запрещено» [61] – осторожные святые предупреждали и зоофилию. Монастырские уставы преподобного Евфросия и преподобного Иосифа Волоцкого (15-16 вв.) поясняли почему запрещают допускать в монастыри подростков мужского пола: «пакостно святой Лавре без бороды иметь кого», «об отрочятах же глаголют божественные писания, яко не приводит Бог в монастырь детей, но враг нам диавол, яко да смутит иночествующих… да не обрящемся с ними, и на седалище далече да сидим от них, и на лица да не взираем им: да не како на лице взиранием семя похотения от врага примем» [62]. На общецерковном Соборе 1503 г. было окончательно запрещено совместное жительство монахов и монахинь. Вскоре после этого старец Филофей из Трехсвятительского монастыря в Пскове написал великому князю Василию III специальное послание с просьбой искоренить из своего православного царства горький плевел содомии: «мерзость такая преумножилась не только среди мирян, но и средь прочих, о коих я умолчу, но читающий да разумеет. Увы мне, как долго терпит милостивый, нас не судя!» [63]. В 1526-1530 гг. написано послание новгородского архиепископа Макария с красноречивым запретом: «Ребятам молодым по кельям у игуменов и у старцев не жить» «Жёнкам и ребятам к старцам в келии не ходить никоторыми делы, и по кельям им у себя питья не держать» [64].

Вопросы монашеской жизни обсуждались на Стоглавом соборе 1551 года: «Попы же в церквях бьются и дерутся промеж себя, а в монастырях такое же бесчиние творится… протопопам таких соборно наказывать, чтобы в пьянство не упивались… не бранились и не сквернословили бы и пьяными бы в церковь и в святой алтарь не входили бы, и до кровопролития не билися… По кельям бы архимандриты и игумены, и строители, и соборные старцы, и вся братия молодых ребят голоусых однолично не держали» [65]. В 1581 и 1584 годах церковные Соборы констатировали, хотя и с подачи светской власти, что земли «по святым монастырям в пустошь изнуряются ради пьянственного и непотребного слабого жития многообразно… по монастырям в пустошь изнуряется на пьянственные и на иные проторы, яже не токмо инокам, но и мирским свыше потребы не подобает творить» [66].

Игумены, пытавшиеся привести жизнь монахов в соответствие с уставами, сталкивались с сопротивлением иноков. В Троице-Сергиевом монастыре настоятелям, пытавшимся навести порядок, даже приходилось оставлять монастырь. В 1484 году игуменство покинул старец Паисий. Летопись замечает: «принудил его князь великий у Троицы, в Сергееве монастыре, игуменом быть. И не смог чернецов обратить на Божий путь, на молитву и на пост, и на воздержание. И хотели его убить, ибо бывшие там бояре и князья постригшиеся не хотели повиноваться, и оставил там игуменство» [67]. Та же история повторилась в 16 веке. Курбский пишет про «преподобного и мудрого Артемия - бывшего игумена Сергиева монастыря, который не послушав царя, ушел в пустынь из этого великого монастыря из-за раздоров и корыстолюбивых, закоренелых в законопреступлениях монахов» [68]. Истинные причины борьбы лежали глубже «закоренелости в законопреступлениях» – монахи боялись также и нестяжательских взглядов настоятелей. Тот же Артемий за полгода своего игуменства не принял ни одного вклада, не совершил ни одной мены или купли [69] - легко понять ярость «корыстолюбивых монахов». Стяжательство и падение нравов шло в монастырях рука об руку.

Церковное начальство продолжало взывать к религиозным чувствам монахов.

Из "Поновления священноинокам" (16 век):

«Господине, отце, прости меня тако же, что, взирая на мужеский пол, и на жены, и на девицы, и на отрочата, на инокиня, и на младенцы, осязаю их, и обнимая, и целуя с помыслы блудными и до истицания (скверны семенной). [...] И над самим мною тоже случился содомский грех, когда я пребывал в разуме и не в разуме»

Из "Вопросы игуменам и священноинокам" (16 век):

“Не пался ли с мужеским полом или с младым чернецом?”

Подробно излагались потаенные подробности монастырского быта в "Иноческом без надписания" и из "Поновлении инокам" (17 век) “Вот мои согрешения пред Богом и пред тобою, господине отче:

господине отче, в содомском блужении во стегноблудии и со иноки и спротивно падался;

многих совещал на блудные дела, наипаче же отроков, и в бани мыл тело свое грешное многажды, и обнажал его пред многими бесстыдно, и падался, и мылся;

на друга взлазя люблением страстным;

некогда ниц лежа в воде и стоя, и на земле ниц лежа, истекание рукою спустил, и в губу, сиречь в гриб, истекание сотворил, надувая кишку не помню какого животного, и тем в свой проход блудил.

Содомский блуд сотворил с мужеским полом, и над самим мною такое зло случилось в неразумии и в разуме;

С пьяными отроки и с мужи блудил, а им то неведомо, злокозненный блуд над ними и в неведании, и исповедание не положил, но аз, окаянный, повинен в тех грехах;

Частым омыванием банным тело свое бесстыдно обнажал пред многими, и зрел, и осязал срамные уды свои, и истечение делал. И чужие уды срамные тако ж зрил наги, и осязал, и неумовенными руками ел, и пил, и иным подавал;

Осязал срамные уды свои, и приносил к ноздрям, и обонял нечистоту скверность тела своего, и руками держался за срамоту женскую, и так же и свои уды давал осязати многим, многажды ножом обривал уды своя, и свещою палил, и прочий вред телу деял, и помазывал дегтем и иным зелием нужды ради, и во всем том согрешил»

Назначались и наказания, но достаточно умеренные, свидетельствующие об обыденности названных проступков. Из "Заповедей святых отец" (17 век): «Если чернец с мужеским полом или со скотом, беззаконие творя, обличится (разоблачится), епитимьи - 8 лет, а причастие - от Пасхи до Пасхи. А поклонов - по 25 в день» [70].

Не менее красноречивы исповедальные вопросы для монахинь (1623 г.).

«Повеждь ми, госпоже сестро и доще, не преступила ли еси своего иноческого обещания, не осквернила ли святого сиего образа? Не соблудила ли с попы и дияконы, или чернцы, или со отроки, или с женатыми мужи; или кто тебе насилием осквернил, или много с ними блудила; или скотски, или содомски, или со сродники?

Или дитя во чреве зелием уморила?

Или зелие пила, чтобы детей не было?

Или дитя по рожении погубила?

Или рукою своей, или иным чем в свое естество блудила от ярости похотной; или на подруг на инокинь, или на жен возлазила; или на иного кого на спящих или на пьяных; или на кого помыслила о блуде с похотию, и бысть тебе от разжжения мокрота на свитце; или кому помигала; или на ноги ступала; или кого целовала с похотию; или за срамные уды мужи хватала; или свое естество показывала?

Не обволховала ли кого любви ради или блуда?» [71].

Круг желаний грешных монастырских затворниц очерчен ясно. Безусловно жаль несчастных женщин, изуродовавших свою, нередко очень молодую жизнь.

Авраамий Палицын так описывает нравы в Троице-Сергиевом монастыре во время знаменитой обороны против поляков: «Блуд и прочее зло умножались повсюду, увы, и потому в отчаяние многие впадали. Ибо в глубокий ров блуда погрузились все, начиная от простых людей вплоть до священников» [72]. По-человечески ситуация понятна – наплыв женщин при осаде оказался для монахов слишком сильным соблазном. Но и к 20-е гг. 17 в. положение в Лавре не улучшилось - герой борьбы с поляками настоятель Троице-Сергиева монастыря Дионисий «старался искоренять пороки монахов и этим вооружил их против себя; они поссорили его даже с Филаретом [патриархом], который подверг его 3-хдневному аресту» [73]. Духовник царя Алексея Михайловича возмущался тем, что «монахи любя серебро и золото, и украшения келейные, и одежды великолепные, желают достигнуть мирской любви пирами и взятками для великоименитых гостей, жизнь ведут пьяную, разгульную и развратную» [74]. Патриарх Никон жаловался царю на монахов Печерского монастыря, что в монастырь на кораблях приезжают немецкие купцы и, в обмен на монастырские соль и рыбу, снабжают иноков вином, водкой, романеей, ренским и всякими немецкими питьями. Монахи же бражничают, монастырь разорили и пропили весь [75]. Новгородский митрополит Питирим в 1668 году так охарактеризовал своих подчиненных: «Игумены, черные и белые попы, и диаконы хмельным питьем до пьянства упиваются… сделать заказ крепкий, чтоб игумены, черные и белые попы и дьяконы и старцы и черницы на кабак пить не ходили, и в мире до великого пьянства не упивались, и пьяные по улицам не валялись бы» [76]. Любопытная деталь сохранилась в описании нравов Нило-Столбенского монастыря той же эпохи: власти обители отмечали, что монахи «похотя пить хмельное питье, выбегают, и платье и правильные книги с собой выносят» и закладывают в кабаке [77].

Наиболее полное обобщение источников о монастырских нравах 16-17 вв. сделал в 1889 г. профессор церковной истории А. П. Доброклонский [78]. Историк связывает падение нравов со стяжательством: «Владея богатой собственностью… монастыри тем самым попадали в круг соблазнов и подвергались опасности уклоняться от уставной нормы. Недаром некоторые из церковных публицистов так горячо восставали против монастырских вотчин и пребывания на них старцев… В XVI веке порча монастырских нравов доходит до очень видных размеров, так что являются очень резкие обличения. Особенно выдаются обличения Нила Сорского, Максима Грека, старца Вассиана, Иоанна Грозного и Стоглавого Собора». Конкретные пороки:

16 век. «По кельям кое-где «женки и девки небрежно (не скрываясь) приходили», а молодые ребята даже «невозбранно жили» и «всюду разъезжали с чернецами без зазору»». «Еще в 15 в. Фотий обличал киево-печерских иноков за бесчинное пьянство; в 16 в. на это жалуются многие обличители монастырской жизни».

17 век. «Сохранилось множество указов светской и церковной властей, увещательных грамот и поучений к монашескому чину. Из них видно, что в тогдашних монастырях и в монашествующей братии было много недостатков. Эти недостатки те же, что были в эпоху Стоглавого собора… Бродячие иноки предавались бесстыдному пьянству и даже распутству: «ходили по кабакам и по корчмам и по мирским домам, упиваясь допьяна и валялись по улицам». Пьянство и разврат проникли и внутрь монастырей. «Архимандриты, игумены, келари, строители, казначеи, священники и братья на монастырских погребах и по кельям у себя держали хмельное питьё – вино и пиво и мёд» – и так упивались, что «от их хмельного питья церкви Божии бывали без пения». Вместе с монахами по кельям нередко проживали их «посестреи, дочери и племянницы, чужие женки пили у них и ночевали»; в женских обителях также нередко ночевали мужчины. Инокинь Новодевичьего московского монастыря иностранцы заподозривали в преступных сношениях с боярами. Частные лица, царь, патриархи и епархиальные архиереи обличали и запрещали эти недостатки, но зло прочно укоренилось».

Аналогичную информацию содержат и светские документы.

Согласно «Церковному уставу князя Ярослава Владимировича» (редакция 15 века): «Аже чернец, или черница, или поп, или попадья, или проскурница впадут в блуд, тех судити епископу… аже поп или чернец упьются без времени в посты, епископу в вине» [79]. Характерно, что запрет «упиваться» распространялся только на посты, на больший срок воздержания законодатель и не надеялся.

Выписью 1552 г., данною государем Иваном Васильевичем Берсеневу и Хованскому, запрещалось в Москве «священническому и иноческому чину в корчмы входити и в пьянстве упиватися, празднословить и даяти, а которые учнут по корчмам ходити и учнут в пьянстве упиватися и по дворам и по улицам скитаться пьяными, таких ловить и брать с них заповедь, как с «простых бражников», и потом рассылать в монастыри» [80].

В монастырях бражники продолжали тот же образ жизни. В 1573 году царь так описал быт подмосковного монастыря: «А в Сторожевском монастыре до чего допились? Некому и затворить монастырь, на трапезе трава растет» [81]. От 1625 года сохранились следующие показания, полученные воеводой Иваном Волынским у крестьян Карачунского монастыря: «хлеб стоячий и молоченый игумен Варсонофий переварил в вино и в пиво, а на всыкий год пива и вина варил по 10 и больше. И то де вино и пиво пил с детенышами и с монастырскими бобылями, и со крестьянами, которые ходили в десятских. А иное де вино продавал в Воронежский уезд и к Москве возил… у Ивашка Шемая [игумен] взял мерина да 2 пуда меда, да у него ж, Ивашка, жену позорил и прижил 2 ребят, у Андрюшки Чеплинца взял мерина. Да в прошлом во 132 [1624] г. являла им, крестьянам, того ж монастыря проскурница Ульянка, что тот игумен Варсонофий ее изсильничал и ребенка с нею прижил» [82]. Из царской грамоты 1636 года в Обнорский монастырь: «Ведомо нам учинилось, что в… монастыре многое нестроение, пьянство и самовольство, в монастыре держат питье пьяное и табак, близ монастыря поделали харчевни и бани, брагу продают; старцы в бани и харчевни и в волости к крестьянам по пирам и братчинам ходят беспрестанно, бражничают и бесчинствуют и всякое нестроение чинится» [83]. В том же году аналогичная грамота отослана в Соловецкий монастырь: «Ведомо нам учинилось, что в Соловецкий монастырь с берега привозят вино горячее [водку], красное немецкое питье и мед красный, и держат это питье всякое старцы по кельям». Грамота категорически требовала, чтобы перечисленных напитков «старцы бы по кельям не держали и не пили» [84]. Монахи оказались людьми упорными, а игуменам, пытавшимся исполнить царскую волю, указывали на дверь. В 1647 г. очередной соловецкий игумен Илья подал царю на подчиненных челобитную: «напиваются допьяна, и от того де пьянства бывает многая вражда и мятежи, а иные священники и крылошане и простая братия в том обычае закоснели, и от того нестроения игуменам бывают перемены частые, и без игуменов в монастыре проходило многое время, и повыкли жить по своей воле». Илья просил царя о новом указе: «за бесчинство тех бражников смирять без указу не уметь, которые священники и братия пьянственному питию касаются и они за них стоят». Очередную грамоту «О запрещении старцам держать по кельям хмельное питие» [85] царь выслал, но помогла ли она, неизвестно.

В 1649 г. состоялось в качестве общей меры, запрещение держать в монастырях «пьянственное питие,опрочь кваса», за исключением царских и праздничных дней, когда дозволялось ставить медвяные сыты. «В монастырях умножилось хмельного питья, и от того
хмельного питья монастыри оскудели» [86]. О неповиновении монахов свидетельствует царская грамота от 15 июня 1652 г.: «Ведомо нам учинилось, что в Московских, в ближних и дальних, в степенных и нестепенных монастырях, архимандриты, и игумены, и келари, и строители, и казначеи, и священники, и братия, на монастырских погребах и по кельям у себя держат хмельное питие, вино и пиво и мёд, и про монастырский обиход и про себя в монастырских вотчинах вина сидят, и пива варят, и мёды ставят, и в монастыри возят… да власти же ездят к мирским людям в домы на пиры, и бражничают и за то ссужаются с ними монастырским хлебом и денежною казною» [87].

В пьяных драках монахи доходили до смертоубийства. Из сообщения чиновника, посланного в 17 в. наблюдать за монастырским хозяйством, о нравах монахов: «всю монастырскую вотчину запустошили и пропили без остатку… пьют и бражничают безобразно и напився пьяни и дерутца до крови и в монастыре у них смертное убойство от их бесчинства и безмерного пьянства чинитца» [88]. В Никольском женском монастыре монахиня Олена Бутакова, в своей совместной с матерью келье, продавала крестьянам вино и пиво. В 1623 г. у кельи произошла драка, в которой один из крестьян погиб. По челобитной брата погибшего: «Как деи будит в Никольском монастыре, против кельи старицы Марфы Бутаковы, а из кельи де выскочила дочь ее, старица Олена, со многими неведомыми людьми, и брата его Марка убили до смерти». Возникло следствие, на котором выяснили, что Олена еще прежде известна была «в корчемном питии» [89]. Ещё одна челобитная 17 в. свидетельствует, что и вблизи монастыря жить было небезопасно: «Да они же Иверского монастыря старцы ездят по посадам и нас, посадских людей, бьют и увечат…, а иных и ножами режут, и от того боя и увечья и ножевого резанья иные померли» [90]. От 1678 года сохранился приговор Тихвинского монастырского собора: «смирить плетьми старца Игнатия за нанесение ран пьяным обычаем старцу Манасии» [91]. Как видим, наказание назначено не за пьянство и не за драку, а за нанесение ран.

В 1681 году государь Федор Алексеевич, наученный вековым опытом, предложил церковному Собору: «Хмельного пития в монастырях отнюдь не держать». Собор подчинился: «соборно утверждаем: во всех монастырях повелеваем пьянственного пития не держать… а которые чернцы в монастырях не живут в послушании и бесчинно живут в Москве и в городах, ходят по кабакам и по корчмам и по мирским домам, упиваются допьяна и валяются по улицам, и на таких бесчинников, Великого Государя повелением и святейшего Патриарха благословением, Живоначальные Троицы Сергиева монастыря властям построить прежде бывший Пятницкий монастырь, огородить стоячим высоким тыном и построить четыре кельи с сенями по монастырскому чину, и таких бесчинников в тот монастырь с Москвы ссылать» [92]. На монахов было заведено несколько уголовных дел. В 1682 г. дело о неблаговидных деяниях наместника Брянского Свенского монастыря, который «у себя в келье пьет и ест со своими советниками и челядники и с молодыми ребяты», а также «питье держит у себя доброе, и безвременно у себя пьёт, и прохлаждается не только сам, но и последний челядник его в прохладе»… - правая же рука наместника, дьякон Никон, монастырские деньги «с женками и с черницами пропивает, и женки, и черницы у него, дьякона, по многие ночи ночуют в келье». В том же году возникло дело и о соборном старце Саввы-Сторожевского монастыря, Леонтии, который отнимал у окрестного населения, для блудного дела, жен и дочерей, растлевал девочек, и в случае противодействия, бил непокорных кнутом «насмерть, а не на живот, для блудного же воровства», в довершение всего, старец этот открыл у себя целую винокурню [93].

Последний дореволюционный патриарх Адриан в подобном случае проявил снисходительность. В 1695 году архиепископ Холмогорский Афанасий прислал в Москву грамоту с «распросными речами» соловецких монахов из которых следовало, что монастырские власти практикуют убийства, пытки, «нечистую жизнь» и казнокрадство. Адриан ответил, что сие следует, конечно, прекратить, но при этом строго запретил трогать настоятеля монастыря. Напротив, наказать следует доносителей: «хульников, и празднословцев, и изветчиков довлеет смирять, да накажутся больше святых мест не поносить, да и прочие страх возымеют». Вскоре Афанасий дополнительно сообщил о блуде соловецких иноков и совершаемых ими изнасилованиях монастырских крестьянок. Адриан ответил: «Если Господь восхочет и жизнь дарует, о исправлении чего-либо в том монастыре потщание даст нам сотворить. Прочее, ради всяких случаев ныне и непотребной распри, оставь!» [94]. Мотивы патриарха можно понять. Дело шло к секуляризации церковных имений и судебный процесс, компрометирующий знаменитый монастырь, был не ко времени.

В 1723 г. белгородский архиерей Епифаний жаловался на монашек обители при имении гр. Шереметьевых, что они «в монастыре живали мало», но «волочились по мирским дворам той слободы и постоянно пьянствовали» [95]. Пировали и в кельях – игумен подмосковной Давыдовой пустыни Иезикиль показывал в Преображенском Приказе: «В нынешнем 1718 году на св. неделе, а в который день сказать не упомнит, перед вечерним благовестом Давыдовы же пустыни старец Иосиф и другие монахи, а кто имяны не упомнит, были у него игумна в келье, и для торжественных дней пили вино и пиво… был он, игумен, и тот Иосиф и другие монахи пьяны» [96]. Характерно, что подобное времяпровождение не было поставлено игумену в вину. Очевидно, оно считалось обыденным. Вице-президент Синода ростовский митрополит Георгий так подытожил наблюдения за монашествующими: «спились и изворовались» [97].

В 1733 г. императорским указом было отмечено, что монашествующие «имеют житие невоздержанное и употребляют ссоры и драки и безмерно упиваются и тем зазорным и весьма непотребным житием наводят на чин священный и монашеский немалые и весьма тяжкие подозрения» [98]. Но и после указа для наказания дебоширов по-прежнему требовались чрезвычайные обстоятельства – так в 1735 г. «в Троице-Сергиевом монастыре монахи Корнилий и Иоакинф выпили и подрались, Иоакинф заперся в чулан, а Корнилий схватил топор и изрубил дверь чулана» [99]. Надо полагать, всё бы обошлось, но на другой стороне двери висела икона. За повреждение святыни кощунник был наказан плетьми и сослан в дальний монастырь. В 1736 г. вице-прокурор Синода писал Киевскому архиепископу о Братском монастыре: «Начальных нерадение, леность, дремание, гнусность, да ещё при пособии шумных дненощных забав; а подначальных, наипаче посельских старцев, иных непросыпляемое пьянство, а других прилежные кражи и должных обществу законов хищения с великим бесстрашием, когда смотру и истязаний ни откуду не опасались и не ждали» [100]. В 1767 г. экс-епископ Арсений Мациевич, сосланный за протесты против секуляризации в Карельский Никольский монастырь, писал, что монахи хотят «выжить его из монастыря, а им свободнее пить», ибо «архимандрит Антоний и вся братия пьяницы» [101].

Страдали архимандриты и «декамероновским» недостатком – нарушением обета целомудрия. Так, в 1728 г. В. Татищев безуспешно пытался получить в Синоде развод с женой, которая изменила мужу с архимандритом Раковского монастыря, соседствовавшего с его поместьем [102]. В 1744 г. архимандрита одного из московских монастырей крестьяне застали с девкой в бане. Провинившегося доставили в Синод, где он покаялся в грехопадении (по воспоминаниям обер-прокурора Синода). Однако, члены Синода предпочли замять дело: архимандрита научили сказать, что он повинился будучи «в смятении и вне памяти», а крестьян и девку наказали за поклеп на пастыря [103]. Своеобразным обобщением внутримонастырских нравов стало дело монахов Пискарского (пермского) монастыря во главе с архимандритом Иустом. Долго тянувшееся расследование завершилось в 1764 г. В числе 54 обвинений, предъявленных монахам, были: мужеложество архимандрита с келейником, которому архимандрит заплатил 10 000 рублей, подделка указа с государственной печатью, непомерные поборы с крестьян, убийство, дача из монастырских сумм взяток духовным и духовного ведомства лицам [104].

Не испытывали восхищения от российских монастырей и свидетели-иностранцы.

Английский путешественник Ченслер в 1553 году так описывал русских монахов: «Что касается разврата и пьянства, то нет в мире подобного, да и по вымогательствам это самые отвратительные люди под солнцем» [105].

Англичанина, служившего при русском царском дворе зимой 1557-1558 годов, потрясли винные погреба Троице-Сергиевой Лавры: «Я был в одном из монастырей, называемом Троицким… монахи свели меня в погреба и заставили попробовать различных напитков: вин, пива, меду и квасов различных цветов и способов выделки. В их погребах такое множество напитков, что полагаю, не много и государей имеют больше или столько же. Здешние посудины или бочки неизмеримой величины; некоторые имеют по 3 и более аршин в высоту и 2 и бол. арш. в диаметре на дне; каждая бочка содержит от 6 до 7 тонн; в погребах нет бочки собственного их изделия, которая содержала бы меньше тонны. В монастыре 9 или 10 подвалов, наполненных такими бочками» [106].

Ещё один англичанин, побывавший в России в 16 веке, Д. Флетчер писал: «О жизни монахов и монахинь нечего рассказывать тем, коим известно лицемерие и испорченность нравов этого сословия. Сами Русские (хотя, впрочем, преданные всякому суеверию) так дурно отзываются об них, что всякий скромный человек поневоле должен замолчать» [107].

Швед Петрей в начале 17 в. так изобразил деятельность православных монастырей: «При смерти русские делают богатые завещания, чтобы духовенство молилось о душах их и чтобы они не были отведены в ад. Простой народ так и думает, что Богу нельзя ничем угодить больше, как подаянием чего-нибудь из своего имения в пользу церкви: многие из них делают такие приношения с большим усердием. Когда же эти подаяния попадут в руки монахов, они сперва сами поживятся ими, так что большей частью встречаются из них такие, которые богаче самых знатных бояр в стране. К тому еще ведут гнусную жизнь в сластолюбии, пьянстве, разврате и подобных тому пороках, потому и те приношения, которые, по мнению простых людей, идут на устроение церквей, монастырей и часовен, служат только для различной суетности, невоздержности и обжорства духовных лиц» [108].

По запискам немецкого математика Олеария, побывавшего в России с посольством (30-е гг. 17 в.): «Легко встретить пьяного попа и монаха… монахи, выходя из монастырей и находясь в гостях у добрых друзей, считают себя вправе не только не отказываться от хорошей выпивки, но даже и сами требуют таковой и жадно пьют, наслаждаясь этим до того, что их только по одежде можно отличить от пьяниц-мирян» [109].

Из дневника секретаря датского посольства А. Роде: «26-го [апреля 1659 г.] был сильный пожар, но на этот раз уже за городом в каком-то монастыре, и возник вследствие того, что угостившиеся монахи не смотрели за восковыми свечами, горевшими перед образами… по монастырям монахам было воспрещено ставить в нетрезвом виде свечи перед образами» [110].

Согласно воспоминаниям австрийского дипломата фон Мейерберга: «Священнейшие постановления обращают в посмеяние почти все монахи, нарушающие их даже в монастырских стенах, а всего чаще вне их: вкусно накормленные у знакомых или родных, они потопляют в питье разных напитков уныние духа, навеянное строгим воздержанием. А тут поднимают ссоры, споры, волокитство и, откинув всякое приличие, слоняются по городским улицам, то пешком, то верхом, то в дрянных тележонках, нередко сами и правят, в платье, испачканном тысячью пятен и замаранном в глубокой грязи: так и учат народ, чтобы он истребил в себе предвзятое представление об их святости не зельем каким-нибудь, а положительным сведением, и не ставил бы в грош их, пренебрегая должным, при других условиях, уважением к монашескому призванию. В числе монахов в каждом монастыре имеется игумен и старший по нему, да два-три монаха в священническом сане и исправляют божественную службу по очереди. Но и они тоже не выше других по святости, да еще, как бы подружившись с божеством, по случаю частого совершения жертвы, грешат гораздо бесстыднее, не будучи связаны ни страхом, ни благоговением. И это тем еще более, что самые важные преступления между ними обыкновенно наказываются только очень легким выговором. В бытность мою в Москве был такой случай: в темнице сидел один молодой человек, поповский сын, за кражу из церкви святых икон, украшенных драгоценными каменьями. Он запирался в этом, был приведен к допросу и, не в силах будучи перенести боль от пытки, признал себя виновным в святотатстве, прибавив еще, что долгое время жил в блудной связи с одним священником, монахом того монастыря, из которого были украдены иконы. Когда позвали того в суд и поставили перед распутником, он не отперся от преступления, извиняя его преувеличенной человеческой слабостью» [111].

Курляндец Я. Рейтнфельс, живший в Москве в 1670-1673 гг., записал, говоря о пьянстве: «Об этот камень часто спотыкается… непорочность священников и монахов» [112].

Австрийский дипломат Иоганн Корб, в конце 17 века, писал о монахах и монахинях: «Как скоро кончится пост, они погружаются во всякого рода распутство, причем более на гуляк, чем на монахов, похожи, пьяные шалят по улицам и, лишившись всякого стыда, нередко предаются там же сладострастию» [113].

Любопытное описание пирушки с участием настоятелей настоятелей крупнейших московских монастырей сохранилось в дневнике голштинского камер-юнкера Берхгольца. 27 апреля 1722 г. герцог Голштинский пригласил на обед членов Священного Синода, в т. ч. архимандритов Троицкого, Чудовского, Новоспасского и Симоновского монастырей. Дневник Берхгольца исполнен искреннего удивления: «За столом его высочество [герцог Голштинский] с господами духовными пили очень усердно, и меня удивляло, что они так охотно пьют и так хорошо переносят действие вина… Обед продолжался почти до пяти часов; но господа духовные оставались еще с час или более после обеда и весело пили» [114]. Удивление камер-юнкера наивно: архимандриты, без сомнения, прошли серьезную закалку в своих монастырях.

Русские верующие также описывали монахов без особого уважения.

«Моление Даниила Заточника» (13 в.): «Где свадьбы и пиры, тут монахи и монахини, и беззаконие: ангельский имеют на себе образ, а блудный нрав; святительский имеют на себе сан, а обычай похабный» [115].

Нравам монахов автор 17 века посвятил пародийную «Калязинскую Челобитную», герои которой, иноки Калязинского монастыря, так жалуются на притеснения архимандрита. «Не пускает нас богомольцев за ворота в слободу сходить… коровницам благословенье подать». «Начал монастырский чин разорять, старцев-пьяниц всех повыгонял». «И мы его, архимандрита, добру учили, ему говорили: «Если ты, архимандрит, хочешь с нами в Калязине дольше пожить, а себе большую честь получить, так ты бы почаще пиво варил да нашу бы братию поил, пореже б ты в церковь ходил и нас, богомольцев, не томил». «А если ему, архимандриту, перемены не будет, то мы, богомольцы твои, ударим его, архимандрита, обухами и пойдем в другой монастырь. Где пиво да вино найдем, там и жить начинем» [116].

В 1678 г. Симеон Полоцкий посвятил монастырским нравам стихотворение «Монах». Сделав благоразумную оговорку: «О честных нет здесь слова: тех почитаю», поэт рисует яркие картины монашеской жизни: «Благ чин погубися, иночество в бесчинство в многих преложися». «Множицею есть зрети по стогнам [улицам, плошадям] лежащих, изблевавших питие и на свет не зрящих». «Мнози от вина буйны сквернословят зело». «Ко женам дерзают ходить, дружество приимать, ясти же и пить. Сродство себе с оными ложно поведают, или тетки, матери, сестры нарицают; Под теми же именами хотят мужьями быть, без брачного союза зол брак сотворить». Заканчивается стихотворение призывом: «Престаните, иноки, сия зла творить. Тщитесь древним отцам святым подобны быть» [117]. Увы, более близкого по времени, чем «древние отцы», примера для подражания Симеон не находит.

О противоестественных пороках в монастырях в 1761 г. писал М. В. Ломоносов. «Взгляды, уборы, обходительства, роскоши и прочие поступки везде показывают, что монашество в молодости ничто иное есть, как черным платьем прикрытое блудодеяние и содомство… не упоминая о бывающих детоубивствах, когда законопреступление закрывают злодеянием. Мне кажется, что надобно клобук запретить мужчинам до 50, а женщинам до 45 лет» [118].

О том же времени генерал Тучков вспоминал: «Важным событием было отнятие у монастырей деревень и земель. Монахи, хотя сим огорчились и обеднели, но перенесли сие великодушно. Я помню богатые их угощения, великолепные столы, великое изобилие разных наилучших плодов во всякое время года и все, что принадлежит к роскошной жизни. Словом, сии монахи со стороны сей ни в чем не уступали католическим в самое лучшее время их жизни». Тучкову, кстати, принадлежит рациональное объяснение усиленного пьянства в монашеской среде, на примере католической Польши: «Духовенство, которого самую большую часть в Польше составляют монахи, по уставам своим быв лишены всех приятностей жизни и проводя ее в великом единообразии, непременно должны подвергаться ужасной скуке и меланхолии, для разогнания которых стараются они хорошо есть и пить, но поляки больше склонны к последнему. Итак, пьянство есть удел католических монахов во всей Польше» [119].

В 19 – начале 20 вв. борьба с пьянством в монастырях так и не завершилась победой [120]. На вечеринках настоятеля Троице-Сергиевой пустыни Евгения подавали шампанское и «новое французское вино» [121]. В наиболее строгом по уставу Соловецком монастыре, по воспоминаниям доктора П. Ф. Федорова, из 228 монахов и послушников было 20 непьющих (21 монаха Федоров отнес к явным пьяницам) [122]. В 1812 году белгородский епископ писал: «По ведомостям о качествах священно-церковнослужителей и по делам в консистории и духовных правлениях производящимся, видно, что многие из священно-церковнослужителей и монашествующих оказываются в должностях неисправными и обращающимися в деяниях, званию их неприличных, и наипаче в пьянстве». Сразу вслед за этим епископ получил донос о том, как нетрезвые монахи «во время вечерни произвели шум, к великому соблазну бывшего в церкви народа». Интересна справка, полученная епископом из монастыря в ответ на запрос об одном из скандалистов: «Иеромонах Иерофей ведёт себя просто и, обращаясь с светскими мужского пола людьми, бывает часто хмелен, но по способности к пению, в коем он упражняется неленостно, для монастыря нужен». Там же отмечено, что монах-доносчик донес епископу о скандале «без ведома архимандрита» - настоятеля монастыря [123]. «По мне хоть пей, но дело разумей», - вторил своему современнику Крылову архимандрит, нимало не заботясь о том, что начальство требует от него искоренения пьянства. В 1848 году угрешской митрополит Пимен посетил почитаемый Кирилло-Новоозерский монастырь и застал следующую картину: настоятель подсчитывает выручку от прошедшей на монастырской земле ярмарки, тут же четверо послушников собирают валяющуюся по полу медь и время от времени подкрепляются водкой. Объяснение настоятеля Кирилло-Новоозерского монастыря Феофана стоит привести дословно: «Лучше слабость, чем высокоумие; кто ничего не пьет, тот гордится, а кто испивает, тот лучше смиряется» [124]. Один игумен так ответил крестьянке, желавшей отдать сына в монастырь: «Не думай что лучше монахи защищены против козней дьявольских, чем вы, миряне. Ты видишь, что наш монастырь обнесен очень высокими стенами, а всё-таки через них перелезают, уходят тайком, чтобы провести ночь в грешном миру. Высокие стены не служат непреодолимым препятствием для запрещенных поступков даже в самих стенах монастыря. Есть здесь и карты, и вино» [125]. Как видим, игумен знал о пороках подчиненных, возмущался, но ничего не мог сделать, только посоветовать молодому человеку не идти в монастырь. О нередких ночных походах монахов Юрьева монастыря через стены «на блуд» рассказывает архимандрит Фотий [126]. Хорошо осведомленный начальник III отделения (руководитель тайной полиции) Л. В. Дубельт в 1848 году охарактеризовал монашество, как «самую… недостойную часть русского народонаселения» [127].

Иерархи, пытавшиеся навести в монастырях дисциплину, как и прежде, сталкивались с недовольством и сопротивлением монахов: наместник Леонид (Кавелин) в Троице-Сергиевой Лавре; митрополит Филарет в Николаевском Угрешском монастыре [128]; архимандрит Фотий в Новгородском Юрьевском монастыре [129]. Любопытно рисует монашеский быт дело о «О происшествии в Боровицком Свято-духовом монастыре», сохранившееся от 1828 года. «Следствие показало, что ночью в келью настоятеля монастыря начал ломиться пьяный послушник, настоятель испугался и выпрыгнул в окно. На улице его пытались поймать три пьяных монаха. Он вырвался и прибежал в полицию. Своё поведение монахи оправдывали тем, что настоятель Михаил вёл безнравственную жизнь и сожительствовал с прачкой. Прибывший в монастырь новый настоятель Ефрем донёс о низком нравственном состоянии братии» [130]. Ввиду многочисленных нареканий на монашество, в 1869 году синодальный обер-прокурор Д. А. Толстой представил в Синод докладную записку о монастырской реформе – введении во всех монастырях «общежительного устава» (более строгого, чем господствующий «необщежительный устав»). Синод разослал записку епархиальным архиреям, но из-за сильного сопротивления настоятелей и архиереев реформа была провалена: к концу века из 503 мужских монастырей «общежительный устав» действовал только в 46. Как пишет П. Н. Зырянов: «Монахи необщежительных монастырей были теснее связаны с внешним миром, вступали с ним в разные имущественные отношения и, случалось, сильно подрывали сложившиеся представления о своей праведности» [131].

Церковь думала уже только о том, чтобы не выносить сора из избы. Особый указ Синода (6 июня 1823 г.) запрещал изготовление «разных соблазнительных фигур в посмеяние монашества сделанных». Пример такой «соблазнительной» фигурки (продававшейся кустарями в Сергиевом посаде в начале 20 века) - «монах, у которого, если нажать пружинку, распахивалось чрево. В нем было битком набито окороков, колбас, винных бутылок и прочей неиноческой снеди» [132]. Воспоминания С. П. Казанцева о пребывании в Троице-Сергиевой Лавре были запрещены из-за того, что содержали «примеры, один другого ярче и прискорбнее, полного нравственного падения монастырской братии» [133]. В 1913 году редактор журнала «Новый сатирикон», писатель А. Аверченко назвал читателям темы, запрещённые цензурой для критики, «перечислю только то, чего нам категорически запрещено касаться… монахов (даже самых скверных)» [134]. Сама публикация списка запрещенных тем грозила редакции штрафом, но, видимо, у редактора накипело на душе. Цензура требовала положительного изображения монастырей и в художественной литературе – известны примеры, когда произведения целиком или отдельные места запрещались за «крайне неуместное глумление над… монашеской жизнью» (о пьесе «Пустынники», в которой были выведены монахи – пьяницы и обжоры, поселившиеся в пустынь ради праздной жизни), за описание «нравственной извращенности внутренней монастырской жизни» или за то, что «автор намекает на ненормальность безбрачного состояния монахов» [135]. Но шила в мешке не утаишь – подробности монастырской жизни так или иначе выплывали наружу. Несколько примеров из дневника жены члена совета министра внутренних дел, хозяйки популярного светского салона А. В. Богданович (кон. 19 в.): «Был у нас иеромонах Антоний. Про жизнь лаврских монахов [Троице-Сергиевой Лавры] он сказал, что они ничем не заняты, полное у них довольство и изобилие… Оказывается, они живут такой жизнью, которая и для светского человека явилась бы безобразной, что у них есть семейства вне, понятно, лавры. Многие говорят про разврат этих монахов» (22 декабря 1897 г.); «В Петербурге всюду рассказывают о более чем дружеских отношениях Саблера к игуменье Неофите Страстного московского монастыря. Говорят, что у неё даже родился от него ребёнок, что монахине не подобает, поэтому её осуждают во всех слоях общества. Рассказывали, что она болела, толстела. Сестры монастырские просили её посоветоваться с доктором, который был призван и сказал, что здесь не он нужен, а акушер. Родившегося ребенка спрятали. Последние подробности рассказаны нам священником, который слышал это в Синоде» (8 ноября 1898 г.) «Дейтрих [председатель Петербургской судебной палаты] рассказал два-три дела, которые в печать не проникли, так как было запрещено о них писать. Одно из них ужасно безобразно. Случилось это в Ярославле с одним архимандритом, к которому часто являлась одна дама. Однажды с этой дамой он так поссорился, что между ними завязалась драка. Архимандрит лежал в постели, дама села на него и его била. Он позвонил келейника, который вместе с ним начал бить эту даму, и так её избили, что она умерла. Надо было скрыть следы. Решили её сжечь в печке, стали её туда втискивать, но сжечь никак не могли. Тогда позвали протодиакона, который дал совет разрубить её на куски и затем всюду рассовать. Сказано – сделано. Затем начали в разных местах нахродить куски её тела. Снаряжено было следствие, и преступление это было открыто. Архимандрита приговорили к каторге в Сибирь. На суде он сознался, что, бывши ещё в другом монастыре, он таким же образом убил одну женщину. За последнее время наше духовенство делается из рук вон плохо» [136]. В 1912 году за границей вышла история правления Николая II, написанная депутатом I Государственной Думы В. П. Обнинским. Одной из причин распространения в России безверия, автор признал то, что в правление царствующего императора «монастыри по-прежнему оставались общинами тунеядцев, где царили пьянство, обжорство, разврат» [137].

Наконец, безжалостен к монахам фольклор. Народные пословицы и поговорки: «Монастырь докуку любит (т. е. просьбы и приношения)», «Ой вы, матери-келейницы, сухопарые сидидомицы! К вам старик на двор, а и где вы? – В часовне часы читаем. – Ой вы, матери-келейницы, сухопарые сидидомицы! К вам молодчик во двор, а и где вы? – По кельям лежим». «Ну, порося, обратись в рыбу карася (сказал монах [во время поста, когда разрешено есть только рыбу])», «Охоча старица до скляницы» [138], «Игумен – за чарку, а братья – за ковши» [139]. Народные песни [140] повествуют о монахине Стефаниде, которая «наливает стакан винца-водки добрых и другой медка сладкого»; о безымянной монашке, что гуляла по кабакам с богатым купцом, затем «малюточку родила, спородивши малюточку, ручки ножки связала, повязавши ручки с ножками, в Шексну-реку бросила»; о том, как монах с красноречивым именем Игренище «просил честной милостыни, а чем бы старцу душу спасти, душу спасти, ее в рай спусти» и, в итоге, утащил в своей нищенской суме девушку, вынесшую ему подаяние.

Устное народное творчество – высокодостоверный источник. Бумага (на которой писались жития христианских святых и монастырские уставы) терпела всё, но в устной литературной традиции - от поколения к поколению – сохранялось только то, что народ видел своими глазами. На протяжении веков крестьяне наблюдали у монахов два основных занятия в земной жизни: «Зеленого вина пить, Красных девушек любить». В разных деревнях, разные фольклористы записывали: «Как во келье монах спасается – по три раза в день напивается»; «На горе-то монастырь стоял, Тамо множество монахов. Они горьки были пьяницы, Пили водочку из скляницы»; «Шел чернец по проулку, Как навстречу чернецу стары бабы, Чернечина колпачину понадвинул… Как навстречу чернецу молодицы, Чернечина колпачину посодвинул… Как навстречу чернецу красны девки, Чернечина колпачину долой сбросил» [141]. Наиболее полный современный обзор монастырских сюжетов в русском устном народном творчестве приведен в монографии З. И. Власовой «Скоморохи и фольклор» [142]. Все сюжеты объединяют темы «монастырского разгула, разврата, лени, алчности, скупости, взяточничества» [143]. Любопытна песня, записанная фольклористом от самих монахов: «Не пойдем ни к вечерне, ни к утрене, // Ни к великому повечерию, // А скажем, чтоб открыл он [игумен] нам погреба, // И вынесем бочки толстобокие… Возьмем черпала медные, глубокие // Выпьем по одной да помолимся».

Итак, самые разнообразные источники: официальные документы, церковные памятники, светские мемуарные записки, фольклор – подтверждают, что для монастырских нравов пьянство и разврат были не исключением, а правилом. Указав явление, необходимо объяснить в чем его причины. Во-первых, паразитизм живших крестьянским трудом монахов - «праздность - мать всех пороков». В то же время автору это объяснение представляется неполным, далеко не все монахи вели праздную жизнь. Вторая, более глубокая причина – противоестественность «идеальной», соответствующей монастырским уставам жизни. Православные иерархи считали пороки в монастырях чем-то случайным и пытались решить проблему запретами. Безрезультатно: запретили совместную жизнь монахов и монахинь – расцвел гомосексуализм, запретили держать в монастырях спиртное – результатами стали откровенное пренебрежение запретом и пьянство монахов за стенами монастыря. Можно утверждать, что до тех пор, пока есть монастыри, в них будет существовать гомосексуализм, по той же причине, по которой он существует в тюрьмах. Столь же неразлучны монашество и пьянство, еще раз приведем объяснение генерала Тучкова, «монахи, по уставам своим быв лишены всех приятностей жизни и проводя ее в великом единообразии, непременно должны подвергаться ужасной скуке и меланхолии, для разогнания которых стараются они хорошо есть и пить».

Тема не заслуживала бы столь подробного рассмотрения, если бы не бездоказательные попытки церкви представить монахов – несчастных людей с покалеченной, извращенной жизнью – едва ли не нравственной элитой русского народа. Кстати, при написании данной главы автор, в частности, помнил и о рассказах своей прабабушки кубанской казачки Елены Родионовны Воропиновой, которая в молодые годы побывала в женском монастыре и на всю жизнь запомнила пьянство («каждый день у них тризна») и распутство монахинь.

Наконец, церковный историк, признавая общую развращенность монастырей, отмечает примеры монахов, выделявшихся «среди общих недостатков в монастырях», «подвижников, которые тем ярче светили, чем мрачнее был общий фон». «Иные заключались в столпе, иные надевали на себя вериги», «некоторые монахи носили железные вериги в продолжение 40 лет и никогда не мылись», такой-то «пребывал без сна день и ночь, постели не имел, когда же предавался сну, то не надолго, только на локтях и коленях», такой-то «приковал себя к стулу, так подвизался 38 лет» [144]… Что это как не оборотная сторона той же покалеченной, извращенной жизни, как не впадание в крайность, противоположную разгулу? Безусловно, что монахи заслуживают жалости, но едва ли сочувствия.

д) Монастырские тюрьмы

Издревле монастыри использовались в качестве тюрем, а монахи – в качестве тюремщиков. Функции тюрем выполняли более двух десятков православных монастырей (более пятнадцати мужских и более шести женских [145]). История заточений в монастырях начинается со времен Ивана III [146], когда были разосланы по обителям «жидовствующие» еретики. Начальником монастырской тюрьмы являлся настоятель монастыря, а подчиненные ему монахи несли обязанности помощников в деле осуществления режима заточения. Они же несли и сторожевую охрану монастырских узников, если для этого не было прислано специальной воинской команды. Образцы инструкций настоятелю. «Послали есми к вам в монастырь [Сийский], под начало Нагого Петра, а велели есмя вам приставити к нему три или четыре старцы добрых (т. е. надежных), да двух слуг и велели его беречи, чтобы он не утек» [147]. «А когда оный колодник в Соловецкий монастырь привезен будет, и ты б, богомолец наш архимандрит с братиею, его, колодника, в Соловецкий монастырь приняли и посадили бы в Короженецкую тюрьму вечно и велели держать его там безвыходно». «И состоять ему, колоднику, в крепкой тюрьме, под смотрением того монастыря архимандрита, а караульным унтер-офицеру и солдатам иметь крепкое и неусыпное над ним, колодником, смотрение» «А как де в оном монастыре [Суздальском Спасо-Евфимьевском] первенствующая власть вы, архимандрит, то оную команду [тюремную стражу] поручить в твое ведомство» [148].

Монастыри содержали и обычных преступников. Так в 18 веке монастырские тюрьмы использовались Тайной канцелярией. Карательное учреждение не ошиблось в выборе тюремщиков. После ликвидации Тайной канцелярии селенгинскому настоятелю велели освободить находящихся в монастыре узников. Настоятель ответил, что все арестанты умерли, за исключением одного, который помешался и почти ничего не говорит. Из Петербурга велели выдать сумасшедшего (поручика Родиона Ковалева, вина неизвестна) на руки родственникам, если таковые найдутся. Точное число умерших арестантов неизвестно, но, по отписке настоятеля как минимум еще два арестанта сошли с ума перед смертью – наглядное подтверждение суровости тюремного режима [149].

Для нас наиболее интересны заключения по делам веры.

Двумя крупнейшими монастырскими тюрьмами были Соловецкая и Суздальская.

Соловецкая монастырская тюрьма действовала с 16 века [150]. Первым известным нам узником Соловков был бывший троицкий игумен Артемий. Церковный Собор во главе с митрополитом Макарием следующим образом определил условия его заключения: «Пребывать-же ему внутри монастыря с великой крепостию и множайшим хранением, заключену же ему быти в некоей келье молчательной, да якобы и там душевредный и богохульный недуг от него ни на единого-же да не распространиться, и да не беседует ни с кем же, ни с церковными, ни с простыми того монастыря или иного монастыря монахами. Нельзя ему письменно обращаться ни к кому, или учить кого, или другое мудрствование иметь, или к кому-либо послание посылать или от кого-либо послание принимать, или слово, или любую вещь, ни лично, ни через других. Запрещено с кем-либо сообщаться и дружбу иметь. Никому не сметь ходатайствовать за него. Он должен только затворяну и заключену в молчании сидети и каяться в прелести еретичества своего» [151].

«Молчательной кельи» оказалось недостаточно – Артемию удалось бежать в Литву. В 1584 году в монастыре была построена крепость со специальными казематами для узников. Из узников 17 века можно выделить справщика [редактора и корректора печатных книг] Арсения Грека, приехавшего на Русь в 1649 году и тут же заключенного в Соловецкую тюрьму по подозрению в том, что, получая образование в западно-европейских училищах, он временно принял католичество. В 1652 году он был освобожден по приказанию Никона, нуждавшегося в греческих справщиках для задуманной им реформы церковных книг. Присылали в монастырь и священнослужителей, провинившихся против церковных правил. В 1627 году в Соловецкую тюрьму направили дьякона Хутынского монастыря за то, что он «действовал священническая» (т. е., видимо, подрабатывал на обрядах, выполнять которые имел право только священник). Тогда же сослали под начал на черную работу монаха Троице-Сергиева монастыря Пахома Нащекина «за блуд и другое его неистовство» (был освобожден от черных работ в том же году). Попа Симеона заключили просто «за непокорство». Несколько характерных приговоров 18 века. Князя Мещерского «за показанные от него противности благочестию; послать в Соловецкий монастырь для содержания до кончины жизни его» [152]. Раскольника Афанасия Белокопытова «за раскольническое его вымышленное толкование и за написание им важных злодейственных противных тетрадишек и за непокорство святой православной восточной церкви и за прочие его воровства, вместо смертной казни, учинить жестокое наказание: бить кнутом и урезав язык сослать, сослать его во оный ваш Соловецкий монастырь, в котором содержать его под крепким караулом до смерти никуда неисходна» [153]. Раскольника Ивана Яковлева «скована в ручных и ножных кандалах содержать в особом уединенном месте под крепким караулом никуда не исходна, и посторонних к нему, кроме караульных, ни для чего не допускать, и караульным же никаких разговоров с ним иметь не велеть, и писем ни к кому, ни о чем писать не давать… давать токмо один хлеб и воду» [154].

В период с 1806 по 1825 год в Соловецкий монастырь было прислано 25 обвиняемых по делам веры (либо по приговору Синода, либо по Высочайшему повелению). Из них 15 человек умерли в тюрьме, как значится в монастырских документах «не раскаявшись». Обвинения: за оскорбление «святыни», за раскол, за распространение жидовствующей ереси, за непризнание никакой религии. За последнее преступление были присланы три человека, которые в итоге выразили раскаяние и были освобождены. В 1830 году, согласно рапорту архимандрита Досифея, в монастыре находилось 36 заключенных за религиозные преступления: раскол, жидовствующую ересь, «вредные толки о вере», неуказанное «духовное преступление». В 1855 г. отмечено 18 таких заключенных.

Двадцать пять лет провел к тому времени в тюрьме крестьянин Сергеев, содержавшийся «за крещение себя по-старообрядчески двумя перстами, рассказы нелепостей, происходящих от религиозного исступления» [155]. Учитель приходского училища Воскресенский, в 1825 г. присланный в тюрьму «за богохульство после наказания кнутом», раскаялся, однако содержался в заключении еще десять лет и был освобожден с условием не покидать монастыря. Ему принадлежит заслуга написания трехтомного «Исторического описания Соловецкого монастыря», которое архимандрит Досифей издал от своего имени [156]. Отставной военный и сотрудник журнала «Маяк» Николай Ильин в 1860 г. был заключен в Соловецкую тюрьму за основание «десного братства», отрицавшего все религии. После пятнадцати лет заключения Ильин сошел с ума и был переведен в предназначенную для душевнобольных тюрьму Суздальского монастыря (в 1879 г. освобожден). Были и долгожители: один провел в заключении 63 года (крестьянин Шубин, заключенный в 1812 г. за «старообрядчество и богохульные слова на св. дары и церковь» [157]), другой – 62 года, третий – 34 года. Бывали случаи и довольно скорых освобождений. В 1850 г. в монастыре оказался студент Георгий Андрузский за вредный образ мыслей и злонамеренные сочинения. Андрузский написал письменное раскаяние: «Если же в моих сочинениях и попадаются выходки против власти монархической и церковной, то они вследствие молодечества и раздраженного воображения». В 1855 г. Андрузский был освобожден. В 1851 г. на Соловки прислали придворного певчего А. Орловского «за безбожие». Орловский покаялся в том, что в пьяной компании хотел похвастаться вольнодумством и произнес несколько дерзких слов на религию. Уже в 1853 г. он вышел на свободу [158].

Узников держали до искреннего раскаяния. Искренность определял архимандрит. Приведу несколько характеристик заключенных из донесения в Синод соловецкого архимандрита Александра (28 июля 1855 г.) [159]. О старообрядце Шубине: «По укоренению в ереси за старостью должен оставаться в теперешнем своем состоянии». Об Иване Голицыне, присланном в 1850 г. «за пребывание в ереси»: «в церковь никогда не ходит, таинств не принимает и не верит ничему… Не может быть освобожден никогда, хотя бы и раскаялся. Имеет дар необыкновенно красноречиво вовлекать в свои заблуждения беседующих с ним». О рядовом П. Воронине, присланном в 1853 г. «за совращение себя, жену и дочь в раскол»: «Увещеваний не принимает, объявил себя, что он еврейской веры был и будет… По безнадежности к раскаянию должен быть заключен навсегда». О Иване Буракове, присланном в 1853 году «за отступление от православия в раскол какого еще не бывало, ничему не верит»: «Величайший вероотступник, увещеваний не принимает, святыню, догматы и самого Иисуса Христа хулит… Должен оставаться в строгом заключении».

Тюремный режим отличался суровостью. Мрачной славой пользовались земляные тюрьмы - темные сырые погреба. Бывали случаи, когда крысы в них объедали узникам нос и уши. Один караульщик дал узнику палку для обороны от крыс. С типично христианским милосердием караульщика велено было «за такую поблажку бить нещадно плетьми» [160]. В 18 в. монастырский архимандрит доносил: «имеется де у них, в монастыре, тюрьмы тягчайшие, а именно Корожная, Головленкова; у Никольских ворот - две. Оные все темно-холодные. Пятая, звания Салтыкова, теплая» [161]. В 19 в., по воспоминаниям священника Лавровского, заключенные содержались по двое в чуланах размером в шесть квадратных аршин (3 квадратных метра), почти все пространство камеры занимали койки. Рамы без форточек, поэтому здесь был очень тяжелый воздух, как пишет Лавровский – «удушающий» (к тому же параша выносилась раз в сутки). Питание бывший заключенный называет убогим и пишет о радости узников, если хлеб оказывался мягким. В камерах было так темно, что пищу принимали ощупью [162]. Кроме описанных камер Колчин описывает виденный им самим чулан без лавки и без окна, площадью менее квадратного метра: «в ней можно только стоять или сидеть скорчившись» [163]. Колчин предположил, что это помещение служило карцером, но, изучив монастырские архивы, обнаружил, что в него направляли арестантов, назначенных для содержания в уединенном месте. Так, туда был заключен раскольник Лазар Шепелев, который, прожив там год, «Божиею волею умре» [164].

Следует упомянуть и некоторые специфические особенности поведения тюремщиков, не характерные для обычной тюрьмы. Узникам плевали в лицо и называли их погаными [165]. Пищу сектантов кропили святой водой, зная, что они считают такую еду оскверненной. В 1835 году монах-эконом обвинил двух заключенных в краже вина. Обоих он избил, после чего один из пострадавших покушался на самоубийство. При расследовании выяснилось, что кражу совершил сам отец-эконом. Синод, по этому поводу, отметил «жестокости монашествующих Соловецкого монастыря». В том же 1835 году, после убийства заключенным охранника, в монастырь прибыл жандармский офицер Озерецкий. Составленный им доклад о тюремных порядках оканчивался выводом, что «многие арестанты несут наказания, весьма превышающие меры вины их» [166]. Доклад произвел впечатление даже на несклонного к добросердечию Николая I. Часть арестантов была переведена из монастыря в арестантские роты, часть вышла на свободу. Монастырский игумен был смещен, новый настоятель смягчил тюремный режим. Император запретил посылать в монастыри заключенных без его указа и с 1836 по 1846 год не прислал на Соловки ни одного человека (во всяком случае, в архивах монастыря за эти годы нет сведений о поступлении новых заключенных). С 1846 года все временно вернулось на круги своя, но в 1883 году из тюрьмы были выпущены последние заключенные (с запретом покидать монастырь), а в 1902 году Соловецкая тюрьма была официально упразднена.

Суздальский монастырь использовался в качестве места заключения с 17 века. В 1688 году сюда были присланы двое «богомерзких людей», которые были пойманы в лесах «за отступничество от православной веры» (вероятно, раскольники) [167]. В 1692 г. за какую-то вину прислали тамбовского архиепископа Леонтия. В 1722 г., по просьбе игумена, монастырь был освобожден от колодников. Но уже в 1729 г. прислали дьякона с. Даниловского, «явившего в подозрении волшебном», и игумена Иосифа «под караулом и скованного».

В 1766 г. последовал указ Екатерины: «Сосланных из бывшей Тайной канцелярии для исправления в уме в разные монастыри колодников, по именам десять человек, для лучшего за ними присмотра и сохранения их жизни, равно, чтобы от них, какого, по безумию их, вреда кому учинено не было, свезти из некоторых состоящих в Московской губернии монастырей, во Спасо-Евфимиев монастырь, определя для смотрения за ними воинскую команду» [168]. С тех пор тюрьма Спасо-Евфимиева монастыря считалась предназначенной для душевнобольных, но постепенно утратила эту функцию. В 19 веке из 124 заключенных безумными числились 25. Что касается вины: у 58 человек она не названа, у 44 - религиозные преступления: старообрядчество, отступление от православия, сектантство, «за нелепые и неблагонамеренные умствования против св. веры и церкви», «за ложные и противные догматам христианской веры мысли», «вольные мысли насчет нравственности и религии», «за сношения с раскольниками к явному соблазну православной церкви» [169]. 39 заключенных умерли в тюрьме (самый долгий срок заключения – 53 года). В 1902 г. Министерство внутренних дел предложило закрыть тюрьму. Епископ Суздальский и Владимирский Сергий выступил против этого решения, считая «долгом преусерднейше просить от себя и за других епископов не закрывать арестантское отделение Суздальского монастыря», «если упразднить арестантское отделение, то епископам труднее будет управлять епархиями» [170]. Еще и в 1904 году в монастыре оставалось 14 «преступников против веры и религии» [171].

Режим – различный. В 1821 г. и. д. председателя уголовной палаты Зузин писал: «Во время проезда моего через город Суздаль, при обозрении Спасо-Евфимиева монастыря, мною усмотрено, что комнаты, арестантами занятые, весьма тесны по многому числу содержимых, и воздух в оных всегда находится тяжелый, отчего много бывает больных» [172]. По отчету игумена в 40-х [173]: об одном заключенном сказано «содержится с особой свободой. Имеет прогулки, когда пожелает», о другом же – «по причине злохулений св. церкви и вредных мнений о правительстве находится в строгом заключении». В 1847 г. присланный в монастырь под надзор профессор духовной Академии Иосиф жаловался в Синод, что настоятель запрещает ему всякое общение, не допускает к нему даже сапожника и, несмотря на кровотечение в горле, лекаря, и он «корчась на койке и страдая от стужи, нередко просит Господа Бога, чтобы умереть, чем так мучиться» [174]. О другом заключенном имеется следующий официальный документ [175]:

«Святейшему правительствующему Синоду предложение,

Министерство внутренних дел сообщает, что, по доставленным ему сведениям, в числе заключенных в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь более тридцати лет находится священник Нижегородской епархии Золотницкий и притом в таких тяжелых условиях, которых, по отзыву врача, ни один организм не выдержит; с течением времени этого заключенного стали выпускать из каземата в коридор топить печь, после чего у него развился культ идолопоклонства, и он все стал предавать огню; когда же Золотницкого выпустили из тюрьмы, то веки у него с полгода были отекшие, т. к. в одиночном каземате глаза его отвыкли от света. Имею честь предложить о сем святейшему синоду, прилагая о сем отзыв по настоящему предмету преосвященного владимирского от 6 января за № 185,

За обер-прокурора товарищ его, сенатор В. Саблин»

Разное отношение к заключенным проявилось и в предложениях игумена правительству об их дальнейшей судьбе [176]: для троих (духовных лиц, сосланных в монастырь за пьянство и неблаговидное поведение) – допускал освобождение, ни для одного раскольника – освобождения не допускал. Характерная мотивировка – «из опасения, чтобы он не сообщил противных православной церкви мыслей другим, и не может быть освобожден».

В заключение, приведу список обителей, помимо Соловецкой и Спасо-Евфимьевской, использовавшихся в качестве тюрем. Мужские: Николаевский, Карельский Арх. Губ., Сийский на Сев. Двине, Спасо-Прилуцкий близ Вологды, Новгород-Северский, Кирилло-Белоозерский, Валаамов, Спасо-Преображенский в Старой Руссе, Юрьевский близ Новгорода, Псковский, Свияжский Казанской губ., Далматовский, Успенский Пермской губ., Троицкий Селенгинский близ Байкала, Вознесенский, Успенский Иркутской губ., Нерчинский. Женские: Покровский и Ризположенский в г. Суздале Владимирской губ., Далматовский, Введенский Пермской губ., Кашинский Тверской губ., Енисейский Рождественский, Иркутский Знаменский.

Примечания

1. История России в XIX веке. Вып. 4. - М.: Гранат, 1908. – С. 55

2. Акты исторические: Собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. 5. 1676-1700. – Спб., 1842. - № 75. – С. 112

3. В. Ключевский. Лекции по русской истории, читанные на Высших женских курсах в Москве 1872-1875. – М.: ВЛАДОС, 1997. – С. 451

4. ПСРЛ. Т. 2. – С. 492-493

5. Сборник документов для практических занятий по источниковедению истории СССР. Вып. 1. – М.: Высшая школа, 1980. - С.59

6. Д.С. Лихачев. Текстология. - СПб., 2001. – C. 337

7. ПСРЛ. Т. 20. – С. 353

8. Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1: XI-XII века. – СПб., 1997. – С. 412, 426; Жизнеописания достопамятных людей земли Русской X-XX вв.. – М., 1992. – С. 35, 38

9. Хрестоматия по истории СССР с древнейших времен до конца XV века. – С. 245

10. Как только Екатерина II лишила монастыри крестьян и вотчин, многие монахи попросту разбежались. Процерковный автор так ругает нехорошую Екатерину: «Монастыри обезлюдели с отнятием земель и вотчин. Богатые обители обеднели до крайности, а средние закрылись. Во многих монастырях церкви стояли без глав и крестов, крыши их прорастали мхом, кельи, подкосившись в сторону, стояли на подпорах, ограды были полуразрушенными» («Чтения Общества любителей духовного просвещения», 1983). Руки у святых отцов росли явно не из того места.

11. Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 года. – М., 2004. - С. 474 - 475

12. Что касается спасения при помощи погребения в монастыре, то здесь наибольшее нахальство проявил Киево-Печерский монастырь. Как рассказывали печерские монахи, некогда в монастырской пещере был погребен монах, который при жизни «притворялся постником и целомудренником, втайне же ел и пил и жил распутно». К его сокелейнику явился покойный основатель монастыря святой Антоний и возмущенно заявил: «Что это ты сделал? Такого скверного, и порочного, и лживого, и многогрешного здесь положил, какого еще никогда не было положено». Монахи решили выбросить тело грешника в реку, но Антоний воспротивился: «Смиловался я над душой брата этого, потому, что не могу нарушить обета моего: я обещался вам, что всякий, положенный здесь, помилован будет, хотя бы и грешен он» (Киево-Печерский патерик // Златоструй: Древняя Русь X-XIII вв. – С. 225). Постепенно пещеры, которые изначально были местожительством монахов, превратились в гигантское кладбище. Иностранец, с недоумением, отмечал: «они [русские] полагают, что души тех, чьи тела погребены здесь, обрели от этого вечное спасение. Поэтому вся самая высшая знать, даже из отдаленных мест, и деньгами и дарами стремятся заслужить право быть погребенными здесь» (Михалон Литвин. О нравах татар, литовцев и москвитян. – М.: МГУ, 1994. – С. 102)

13. Хозяйственные книги Чудова монастыря 1585/86 г. / Подготовка текста С. Н. Богатырева. – М.: Археографический центр, 1996. – С. 25, 32, 37, 43, 50, 137-138, 148-154

14. В. Федоров. Русская Православная церковь и государство: Синодальный период. 1700-1917. – М., 2003. – С. 76

15. Б. Ерофеев. Земельное право России. – М., 2000. – С. 81-82. Способ приобретения церковью земель не исключительный. Уже в приложении к «Судебнику» 16 века особо оговариваривалось: «которые земли насильством поотнимали владыки и монастыри и того сыскати, чьи земли исстари, за теми те земли и учинити» (Н. Карамзин. История государства Российского. Т. 9, прим. 814).

16. Цит. по Г. Прошин. Чёрное воинство. Русский православный монастырь: Легенда и быль. – М., 1988. – С. 72, 73

17. Указ Екатерины о секуляризации // ПСЗ. Т. 16. - № 12060. – С. 549-553

18. Г. Прошин. Указ. Соч. – С. 76

19. П. Зырянов. Русские монастыри и монашество в XIX и в начале XX века. – М., 1999. – С. 194

20. Л. Добровольский. Запрещенная книга в России: 1825 – 1904: Архивно-библиографические изыскания. – М., 1962. - № 116

21. А. В. Богданович. Три последних самодержца. – М., 1990. - С. 222

22. Е. Дашкова. Записки. Письма сестер Вильмот. – М.: МГУ, 1987. - С. 312

23. Цит. по Г. Прошин. Чёрное воинство. – С. 245

24. Свод Законов Российской империи, Т. X, ч. 2, ст. 346; УДК, ст. 125

25. Г. Прошин. Чёрное воинство – С. 242

26. В. Федоров. Русская Православная церковь и государство. – С. 76

27. Там же. – С. 74

28. Представление прокурора Воронежского окружного суда А. Ф. Микулина прокурору Харьковской судебной палаты С. С. Хрулёву о захвате крестьянами с. Желдаевка Воронежского у. луга Толшевского монастыря // Крестьянское движение в России в 1901-1904 гг.: Сборник документов. – М.: Наука, 1998. – С. 144

29. Там же. – С. 143

30. Там же

31. Там же. – С. 144

32. Там же. – С. 248

33. Там же

34. М. Н. Гернет. История царской тюрьмы. Т. 2. – М.: Юридическая литература, 1961. – С. 464-465; РГИА. Фонд Синода, 1834, № 1031. Об определении времени для работ и отдыха служителям Соловецкого монастыря

35. В. Федоров. Русская Православная церковь и государство. – С. 75, 76

36. Цит. по Костомаров Н. И. Русская история. - С. 227-228

37. Практикум по истории СССР с древнейших времён до начала XVII в. – М., 1991. - С. 123-125

38. Русская повесть XVII века. – М.: Худлит, 1954. - С. 453

39. Н. Новомбергский. Слово и дело государевы: Процессы до издания Уложения Алексея Михайловича 1649 г. Т. 1. – М., 2004. - С. 24

40. Русская повесть XVII века. – С. 453

41. ГКЭ, т. 1, № 97, стр. 99

42. В. Ключевский Курс русской истории. Т. I. – С. 265-266

43. Наука и жизнь. – 1979. - № 6. – С. 41

44. Там же. – С. 43

45. Приходно-расходные книги Волокаламского монастыря 1594-1595 гг.

46. Народное движение в России в эпоху Смуты начала 17 в.: 1601-1608: Сб. док. / РАН, инст-т Российской истории; Федеральная архивная служба России, РГАДА. – М., 2003. – №№ 8, 13, 20

47. И. И. Смирнов. Восстание Болотникова 1606-1607. – М., 1951. – С. 60 – 61

48. Вслед подвигам Петровым. – М. : Молодая гвардия, 1988. – С. 402

49. Прошение в Синод монастырских крестьян села Копотни с деревнями и сельца Михайлова о притеснениях, причиняемых им игуменом Николо-Угрешского монастыря Иларионом // Вслед подвигам Петровым. – С. 425-430

50. В. Семевский. Крестьяне в царствование Екатерины II. Т. 2. – СПб., 1901. – С. 229-231

51. Законодательство Екатерины II. Т. 1. – М., 2000. – С. 271

52. Вслед подвигам Петровым. – М.: Молодая гвардия, 1988. – С. 17, 402-403

53. Д. Горсей. Путешествия сэра Джерома Горсея // Россия XVI века: Воспоминания иностранцев. - Смоленск: Русич, 2003. – С. 317

54. Клеандрова В., Новицкая Т., Титов Н. Законодательство о правовом положении церкви // Законодательство Петра I. – М.: Юридическая литература, 1997. - С. 526

55. "А се грехи злые, смертные..." Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России. Тексты, исследования. - М., 1999. - С. 335

56. РИБ, VI, С. 16-17

57. Библиотека Древней Руси. Т. 4. – СПб., 2000. - С. 183

58. Древнерусские иноческие уставы. – М., 2001. - С. 36, 48, 94, 153, 184, 218, 245

59. И. Курукин, Е. Никулина. «Государево кабацкое дело». - С. 61

60. Православный собеседник. – 1865. – Ч. 2

61. Е. Анисимов. Русская пытка: Политический сыск в России 18 века. – СПб., 2004. - С. 351

62. Древнерусские иноческие уставы. – М., 2001. - С. 50, 212

63. Послание старца Филофея о содомском блуде // Памятники литературы древней Руси. Середина 15 века. – М., 1984. – С. 439

64. АИ. – 1841. – Т. 1. - № 292

65. Е. Емченко. Стоглав: Исследование и текст. – М.: Индрик, 2000. – С. 261, 289, 330

66. ААЭ. Т. 1. - № 308; Соборный приговор 20 июля 1584 года // Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 года. – М., 2004. – С. 495

67. ПСРЛ. Т. 24. – С. 203

68. А. Курбский. История о Великом князе Московском // Памятники литературы древней Руси. Вторая половина 16 века. – М., 1986. – С. 383

69. А. Богданов. Перо и крест: Русские писатели под церковным судом. – С. 27

70. «А се грехи злые, смертные...». - С. 335-344

71. М. Корогодина. Исповедь в России в XIV – XVII веках. – СПб., 2006. – С. 504-505

72. Сказание Авраамия Палицына // Памятники литературы древней Руси: Кон. 16 – нач. 17 вв. – М., 1987. – С. 229

73. Энциклопедический словарь. Брокгауз и Ефрон: Биографии. Т. 4. – М., 1993. - С. 730

74. А. Богданов. Русские патриархи. Т. 1. – М., 1999. – С. 403-404

75. Зап. Рус. и Слав. Арх. II, 651

76. С. М. Соловьев. Чтения и рассказы по истории России. – М., 1989. – С. 332

77. И. Курукин, Е. Никулина. «Государево кабацкое дело». - С. 64

78. А. П. Доброклонский. Руководство по истории русской церкви. – М., 2001. - С. 251, 252, 421

79. Древнерусские княжеские уставы XI – XV вв. – М.: Наука, 1976. – С. 97-98

80. И. Г. Прыжов. Наша общественная жизнь. – Спб., 1864

81. Послания Ивана Грозного. – СПб., 2005. - С. 180-181, 365. Следом Грозный приводит длинную выписку из христианского писателя 4 века Иллариона о монашеских нравах того времени. Любопытно, что уже на заре монашества от лица монахов отмечалось: «в лености своей не хотим своими руками куска хлеба заработать, но как безрукие от чужих сил насыщаемся», «пьем донеже в смех и детям будем», «лакомы на имение и свирепы на женщин» (Там же. – С. 183, 184, 187). Во все времена отмечая низость монашеских нравов, христианские писатели не признавали, однако закономерности такого течения монашеской жизни.

82. Н. Новомбергский. Слово и дело государевы. Т. 1. - С. 24-25

83. С. Соловьев. Сочинения. Кн. 5. – М., 1990. – С. 306

84. ААЭ. – Т. 3. – № 262

85. ААЭ. – Т. 4. - № 322

86. ААЭ. Т. 4. – С. 57, 485

87. ААЭ. Т. 4. - №328

88. История русской литературы. Т. 1 / Институт литературы АН СССР. – М.: Учпедгиз, 1941. – С. 293

89. Арх. Калач. 1860-61, IV, XII, 40; И. Т. Прыжов. История кабаков в России. – М., 1991. – С. 51

90. Цит. по В. Замыслов. Алёна Арзамасская. – Ярославль, 2002. – С. 220

91. П. Кошель. История наказаний в России. История российского терроризма. – М.: Голос, 1995. – С. 96

92. Акты исторические: Собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. 5. 1676-1700. – Спб., 1842. - № 75. – С. 113

93. Н. Загоскин. Пьянство и борьба с ним в старинной Руси: Исторический
очерк // Русское богатство: 1876-1918. – М., 1991. – С. 233

94. А. Богданов. Русские патриархи. Т. 2. – М., 1999. – С. 378

95. А. Лебедев. Белогородские пастыри и среда их архипастырской деятельности: По архивным документам. – Харьков, 1902. – С. 28

96. Н. Новомбергский. Слово и дело государевы. Т. 2. Материалы. – М., 2004. - С. 174

97. Г. Прошин. Черное воинство: Русский православный монастырь. - С. 74

98. Именной указ от 6 ноября 1733 г. // Цит. по Н. Павленко. Анна Иоанновна. – М., 2002. – С. 225

99. Е. Б. Смилянская. Волшебники. Богохульники. Еретики. – М., 2003. – С. 211

100. Русский архив. – 1865. – С. 443-444

101. Цит. по А. Карташев. Очерки по истории русской церкви. Т. 2. – С. 474; Е. Анисимов. Русская пытка: Политический сыск в России XVIII века. – СПб., 2004. - С. 353

102. А. Кузьмин. Татищев. – М., 1987. – С. 30

103. Записки обер-прокурора Священного Синода Я. Шаховского // Империя после Петра: 1725-1765. – М., 1998. – С. 61-64

104. С. Соловьев. Сочинения. Кн. 13. – М., 1994. – С. 408

105. Р. Ченслер. Книга о великом и могущественном царе России и князе московском // Россия XVI века: Воспоминания иностранцев. - С. 454-455

106. Известия англичан о России ХVI в. // ЧОИДР. – 1884. - № 4. – С. 23-24

107. Д. Флетчер. О государстве русском // Россия XVI века: Воспоминания иностранцев. – С. 118

108. Петр Петрей. История о великом княжестве Московском // О начале войн и смут в Московии. – М., 1997. - С. 439

109. А. Олеарий. Описание путешествия в Московию. – М.: Российские семена, 1996. - С. 200

110. А. Роде. Посольство Ольделанда // Утверждение династии. - М., 1997. - С. 30, 31

111. А. Мейерберг. Путешествие в Московию // Утверждение династии. - М., 1997. - С. 70-71

112. Я. Рейтнфельс. Сказания о Московии // Утверждение династии. - М., 1997. - С. 349

113. Рождение империи. – М., 1997. – С. 213

114. Ф. В. Берхгольц. Дневник // Неистовый реформатор. – М., 2000. – С. 408, 409

115. Моление Даниила Заточника // Хрестоматия по древнерусской литературе. – М.: Высшая школа, 1974. – С. 73

116. Калязинская челобитная // Там же. – С. 234, 236, 237

117. Симеон Полоцкий. Избранные сочинения. – СПб., 2004. - С. 8-10

118. М. Ломоносов. О сохранении и размножении российского народа // Жажда познания. – М.: Молодая гвардия, 1986. – С. 411

119. Золотой век Екатерины Великой: Воспоминания. – М., 1996. – С. 183, 229

120. П. Зырянов. Русские монастыри и монашество в XIX и в начале XX века. – М., 1999. – С. 58

121. Русский Архив. - 1870. - № 4

122. П. Федоров. Соловки. – Кронштадт, 1889. – С. 239

123. А. Лебедев. Белгородские архиереи и среда их архипастырской деятельности. – С. 260, 262-263

124. ЧОИДР. – 1876. – Кн. 3. – С. 42

125. И. Столяров. Записки русского крестьянина. – М.: Современник, 1989. – С. 431

126. Ю. Кондаков. Государство и православная церковь в России: Эволюция отношений в первой половине XIX века. – СПб., 2003. – С. 270

127. Российский архив: История отечества в свидетельствах и документах. Т. 6. – М., 1995. - С. 130

128. П. Зырянов. Русские монастыри и монашество в XIX и в начале XX века. – С. 48, 50

129. Ю. Кондаков. Государство и православная церковь в России. – С. 269-270

130. Там же. – С. 271

131. П. Зырянов. Русские монастыри и монашество в XIX и в начале XX века. – С. 50

132. Г. Прошин. Черное воинство. – М., 1988. – С. 312

133. Л. Добровольский. Запрещенная книга в России: 1825 – 1904: Архивно-библиографические изыскания. – М., 1962

134. Новый сатирикон. – 1913. - № 28. – С. 7

135. Н. Дризен. Драматическая цензура двух эпох, 1825-1881. - Пг., 1917. - С. 223, 225, 239

136. А. В. Богданович. Три последних самодержца. – М., 1990. - С. 222, 226, 253

137. В. Обнинский. Последний самодержец: Очерк жизни и царствования императора России Николая II. – М.: Республика, 1992. – С. 75

138. В. Даль. Пословицы русского народа. Сборник в трех томах. – М.: Русская книга, 1996; Т. 1. – С. 66, 81, 83; Т. 3. – С. 317

139. Русский фольклор. – М., 1985. – С. 352

140. Исторические песни. Баллады. – М., 1986. – С. 242, 249, 528

141. Русские народные песни. – Л., 1988. – С. 385-393

142. З. И. Власова. Скоморохи и фольклор. - М., 2001. – С. 341-352

143. Там же. – С. 341

144. А. П. Доброклонский. Руководство по истории русской церкви.– С. 253, 422-423

145. А. Пругавин. Монастырские тюрьмы // Право. – 1903. - № 7

146. А. Пругавин. Предисловие // М. Колчин. Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI – XIX вв.: Исторический очерк. – М., 1908. – С. VIII

147. Цит. по А. Югов. В защиту великой трагедии // Собр. Соч. Т. 4. – С. 399

148. А. Пругавин. Монастырские тюрьмы против сектантов. – М., 1905. - С. 21, 40-42

149. Там же. – С. 46 - 47

150. М. Кольчин. Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI- XIX веках. Исторический очерк с предисловием А. С. Пругавина. – М. 1908

151. А. Богданов. Перо и крест. - С. 55

152. А. Пругавин. Монастырские тюрьмы // Право. – 1903. - № 7

153. М. Колчин. Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря. – С. 77

154. Там же. – С. 81

155. Там же. – С. 169

156. Там же. – С. 97

157. Там же. – С. 94-95, 161

158. Там же. – С. 131, 132

159. Там же. Приложение

160. Там же. – С. 19

161. Н. Павленко. Птенцы гнезда Петрова. – М.: Мысль, 1984. – С. 225

162. М. Колчин. Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в 16-18 веках: Исторический очерк // Русская старина. – 1887. – октябрь. – С. 64

163. М. Колчин. Указ. Соч. – С. 14

164. Там же. – С. 15

165. «Известия общества изучения Русского севера» за 1915 год

166. М. Колчин. Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI- XIX веках. Исторический очерк с предисловием А. С. Пругавина. – М. 1908. – С. 25, 121

167. Д. Венедиктов. Попы: провокаторы, тюремщики, погромщики. — М.: Атеист, 1930. – С. 55

168. А. Пругавин А. Указ. Соч. – С. 21

169. Там же. – С. 189, 191, 197

170. Дело канц. Синода № 4366, за 1902-1908

171. А. Пругавин. Указ. Соч. – С. 102

172. Дело канцелярии Синода № 4366 за 1903-1908 гг., л. 182

173. РГАДА. Фонд Суздальского монастыря. Дело № 1, 1841-1849 гг. «Об арестантах, находящихся в монастыре»

174. Там же, 1867, № 166. Дело № 2. «Об обучении арестантов»

175. Дело канцелярии Синода № 4366 за 1903-1908 гг., л. 182

176. РГАДА. Фонд Суздальского монастыря. Дело № 2. 1864 г. «О преступниках, сосланных в монастырь»

Последние публикации на сопряженные темы